Михаил Пришвин: Дневники 1928-1929

— Из одного дома! — воскликнул Иван Петрович. И засмеялся.

Когда мы пришли к Илемской сторожке, там оказалась только железная лодка, притом еще лодка эта только что утонувшего учителя Автономова, и не лучшая, а худшая, насквозь простреленная и кое-как заткнутая.

— Садитесь! — сказал Иван Петрович.

— Железная? — воскликнул я.

Иван Петрович взглянул на меня и сказал:

— Ну так что?

Мы засмеялись, сели и поехали.

С учителем Автономовым я давно знаком, он был в Заболотье председателем коллектива охотников, в Шепелеве Иван Петрович Елкин, в Заболотье друг его первый, утиный охотник Федор Степанович <1 нрзб.> . По фамилии долго я принимал его за поповича, но когда попал на его родину, в Шепелево и увидел дом его, даже не середняцкий, а скорее бедняцкий, то был до крайности удивлен и тут узнал, что коренная фамилия его была Антонов. Какой-то учитель взял его в Переславль в духовную школу, потом он попал во В… в духовное училище и быть бы ему священником, но революция жизнь переменила и сделала отличным учителем и замечательным утиным охотником. Осталась от духовного <1 нрзб.> только переделанная из Антонова фамилия Автономов. Ему теперь 27 лет, сколько! — не десять, а десятки раз он тонул и приходил домой мокрый и в грязи и каждый скажет: в Заболотье среди <3 нрзб.> он был первым водолазом. Кто знал его, никто бы не мог поверить, чтобы так мог утонуть. На похоронах, слышал я, кто-то рассказывал, что шел он из Сергиева и в Зимняке встретился ему человек и сказал: «Автономов утонул». Не поверил… Подумал: «Он сто раз тонул». В Мергусове опять: «Автономов утонул». Опять не поверил. В Смолине задали вопрос: «Сам видел?» — «Нет, ответил, а слышал: в Н… лежит». — «А не видел и не болтай». Так пришел в Коломно, и там говорят: утонул. «Видел?» — «Видел: в Н. лежит». Тут поверил и ужаснулся…

Я вечером вернулся с охоты, мне сказала женщина, я тоже не поверил, а когда сказали «на Стрежне утонул», как было поверить, если весь Стрежень <4 нрзб.> и берег сухой. «Лодка утонула, — подумал я, — а он вышел на берег и <2 нрзб.> пошел в федорцовский трактир чай пить». До того невероятно было. Тут явился Иван Петрович с телеграммой в руке.

— Что говорят-то? — сказал я.

— Утонул! — сказал Иван Петрович

И подал мне телеграмму Раевского, председателя сельс. Сергиевск. коллектива, в ней было распоряжение Ивану Петровичу <2 нрзб.> организовать взвод охотников для салюта.

Факт совершился, и какой факт! Бывает, совершился факт, а <3 нрзб.> , и то, что было факт, стало — не факт, тут факт окончательный, не переменишь: Федор Степанович утонул и с ним какой-то «московский».

— Кто же «московский»? — с тревогой спросил я.

— Не знаю, — ответил Иван Петрович равнодушно, — кто он, — хотя он знал, кто.

Давыдов. Дал Иван Петрович Елкин. Мы идем на похороны. Рассказывает жизнь (краен, командир). Какой Давыдов? История гибели. Стрежень. Конец: увозят гроб.

Нас, шепелевских, собралось только четверо охотников, Иван Петрович…

Поздно уже было извещать охотников по деревням о взводе для салюта на похоронах, мы, четверо шепелевских, пошли на похороны с ружьями, уверенные, что в Заболотье к нам присоединятся не только местные, но и Коло…, Скорынинские, Балеботинские. Иван Петрович надел орден Красного Знамени. От Шепелева до Заболотья верст восемь, но мы сумели сократить путь переходом через д. Стр… и Морозово к лавам, которые перекинуты по болоту почти от самого Морозова и до Заболотья, полторы версты. Нам встречались разные люди, все, видя нас с ружьями, понимали, что мы идем хоронить. Тех, кто шел из Заболотья, я спрашивал о погибшем московском охотнике, как его фамилия и кто он. Никто не знал, кто он, и отвечали просто: «московский». Наконец кто-то сказал: «профессор». «Какой профессор утонул?» — спросил я одну девушку, она ответила: «Профессор Давыдов».

У меня был старый приятель профессор Давыдов, Константин Николаевич. Я давно его не видел. Кажется, революция застала его на Средиземном море, на биологической станции. Почему бы ему теперь не вернуться? Сердце у меня упало. Он был мне по духу чуть сроден, тоже бродил, охотился за эмбрионом обезьяны в Новой Гвинее, был в плену чуть ли не у людоедов, вдруг исчезал, вдруг появлялся. Трудно себе представить человека более свободного, и за то смерть, как расплата за свободу, постепенное погружение в тину: что-то вроде провала Дон Жуана от каменного пожатия Командора.