Михаил Пришвин: Дневники 1928-1929

…православное погребение… — далее идет следующий текст:

Железная лодка. Первый человек, сообщивший нам в дер. Шепелево весть о беде на Сулоти, тут же дал и свое объяснение: поехали пьяные. Хотя я не знал даже, что утонул профессор, — мне сказали просто «московский», — я не поверил и потому именно, что так всегда говорят, что легче всего так сказать. Впрочем, такое объяснение у нас в Шепелеве очень недолго, и на смену ему выступило другое: оказалось, во всем виновата железная лодка. Я лично не помню, когда появилась на Сулоти первая железная лодка, с тех пор, вероятно, и начался этот постоянный спор заступников железных лодок и обыкновенных старинных долбленых. Учитель Автономов, первый охотник в краю и водолаз, всегда горячо стоял за железные лодки и делал их собственными руками из листового железа. Он делал свою лодку такой легкой, что в трудных для проезда местах выходил на берег, надевал лодку на голову, как шляпу, и прыгал на пойме с кочки на кочку, подбирался опять к бочагу или плесу. Второе удобство, и очень серьезное, железной лодки, что она скользит по резуну, а деревянная в нем застревает. Кто видел эти плесы — озера по Сулоти, заросшие так резуном, что часто на большом пространстве не видно воды, тот поймет, какое удобство железная лодка представляет утиному охотнику. Огромное большинство уток, таящихся в резуне и недоступных охотнику на долбленой лодке. Возражение против железной лодки одно, что эта лодка не перевертывается, как деревянная, а сразу, как зачерпнула, идет на дно. Но я считаю это возражение дельным только в устах тех охотников, которые на своих лодках провожают на плесы московских гостей и тем зарабатывают себе кое-что. Там, конечно, вдвоем ехать на железной лодке очень опасно. Московский охотник не может приучить себя к мысли, что сидеть на такой лодке он должен так же, как на велосипеде, до того приучить себя к чувству равновесия, что это становится второй натурой, как у местных охотников. Что должен испытывать охотник, везущий знатного москвича, когда он шевелится, охотник, суеверно мнящий, что в случае гибели важного человека ему будет тюрьма! Вот из этих-то людей, вероятно, и явилось это возражение против железных лодок. Но как сказать? В русском народе есть особенная черта, не замеченная мной у других народов, вот сейчас он принципиально яростно возражает против чего-нибудь, а в следующую секунду это, оспариваемое им, коснулось его не вообще, а лично, и тут он вдруг рассмеется и сделает именно то, против чего принципиально горячо говорил. Вот Иван Петрович Елкин, второй после учителя Автономова охотник, постоянно провожающий знать на плесы, был всегда яростным противником Автономовских железных лодок. После катастрофы он прямо сказал: «Железная лодка их погубила».

<���На полях> Он сказал это так деловито, как только может сказать человек, погруженный в общественные дела постоянно. Я снял Ивана Петровича серьезным: это типичный большевик 18–19 годов, <1 нрзб.> красный командир <9 нрзб.>.

И прямо же после похорон мы отправились с ним к Илемской сторожке, чтобы ехать на Березовку. Нас было двое, один с ружьем, другой с фотографией. В одну лодку нам двоим с Иваном Петровичем сесть было невозможно. Тут же стояла вторая лодка только что утонувшего и похороненного Автономова, лодка была железная, притом пробитая насквозь случайным выстрелом и чем-то заткнутая. И вот когда перед нами стал вопрос, где нам взять еще одну лодку, Иван Петрович указал на железную. Я очень удивился и посмотрел на него, и он понял меня и засмеялся чисто по-детски. До того это было поразительно, что я стал искать случая снять лицо Ивана Петровича принципиально серьезным и вот таким. Про себя тоже скажу, я тоже хорош: без колебания присоединил эту лодку к нашей экспедиции. Вскоре мне и удалось это сделать. Мы вышли с ним на охоту. По селу мы шли, весело болтая, и вдруг с крыльца одного дома бросается ко мне огромная собака. Я махнул ногой, чтобы кончиком сапога свернуть ей челюсть, но промахнулся, а собака поняла, какой я серьезный, и вернулась к себе на крыльцо. Смотрю, Иван Петрович весь как-то подбирается, вкладывает в ружье патрон и направляется к собаке. Ужас меня охватил не потому, что я особенно боялся видеть гибель собаки, а что вспомнились мне 18–19 гг., случай был один, и такой же Иван Петрович точно с таким же лицом действовал не с собакой, а с человеком. Я быстро схватил Ивана Петровича за руку и потребовал не стрелять. У крайнего двора с крыльца вышла другая собака, гончая. «Гончая?» — спросил я. «Очень хорошо, — ответил он, — хотите, попробуем на кошке?» И показал собаке в поле, где не очень далеко мышковала белая кошка. «А та-та-та! а-та-та!» — загорелся охотник. Собака <1 нрзб.> и бросилась со всех ног. Скоро кошка заметила <2 нрзб.> присмотрелась к собаке и на нее. Собака замедлила ход, тише, тише. Кошка скорей. И так они встретились и понюхались…