Владимир Львов - Альберт Эйнштейн

Эйнштейн рассказал о том, что в последние годы его посещает берлинский инженер Шершевский, который ведет переписку с русским натуралистом и изобретателем Константином Циолковским. Циолковский, провинциальный учитель, самоучка, в течение многих лет работает над теорией ракеты и полета в межпланетное пространство. Этим вопросом заинтересовались сейчас в Америке Годдард и здесь, в Германии, Оберт. Идеи Циолковского по поводу будущих возможностей проникновения человечества в космос нельзя назвать иначе как гениальными. Шершевский перевел на немецкий язык некоторые из трудов Циолковского и познакомил с ними Оберта, Лея, Хоманна и других здешних специалистов по ракетам. Те выразили свое восхищение русским самоучкой, продвинувшимся далеко вперед по сравнению с ними. Они считают, что России предстоит еще сказать тут свое веское слово.

— Но вот что занятно, — продолжал Эйнштейн, — нашлось несколько высокоученых деятелей, которые принялись опровергать математические расчеты Циолковского. «Ракета, — заявил один из критиков, — вообще не сможет покинуть Землю, так как это противоречило бы законам механики!» Шершевский читал мне вслух эту «жемчужину» профессорского ума, и я вспомнил Парижскую Академию, постановившую, что метеориты ни в коем случае не падают с неба! Другой мудрец — он преподает, кажется, в Данцигском университете— признал неправильным метод интегрирования, примененный Циолковским в одной из его работ. Шершевский показал мне это место у Циолковского, и я нашел, что все там совершенно правильно… Итак, школьная зубрежка, мешающая молодым людям с удивлением взирать на мир, отнюдь не является столбовой дорогой в науку. Тот факт, что мне самому посчастливилось открыть кое-что и, в частности, создать теорию относительности, я объясняю тем, что мне удалось в какой-то мере сохранить эту способность удивляться. Когда подавляющее большинство физиков продолжало со школьной скамьи, совершенно не задумываясь, пользоваться ньютоновскими формами пространства и времени, я попробовал не поверить и рассмотреть весь вопрос заново…

— Мне кажется, — сказал один из сидевших за столом, — что мозг некоторых людей просто не способен к усвоению простейших физических и математических понятий. Вот я, например, уверен, что никогда не пойму, как устроен телефон, не говоря уже о радиоприемнике…

— Вздор! — откликнулся Эйнштейн. — Просто к вам не сумели правильно подойти в школе. Телефон — это очень просто.

И он кратко разъяснил сущность устройства телефона, вызвав искренний интерес слушателей.

— Бесспорно, что телефон есть тоже чудо, но чудо, которое можно объяснить и понять, приложив к нему великие и всеобщие законы природы. (Он помешал ложечкой в стакане.) Незамечаемые нами чудеса окружают нас на каждом шагу. Когда я кругообразно помешиваю этот чай в стакане, я не устаю удивляться тому, что чаинки, вместо того чтобы быть отброшенными центробежной силой к краям стакана, скучиваются и вращаются в середине. Почему это так? Если хотите, я попробую объяснить. — И он кратко изложил особенности вихревого движения жидкости в ограниченном пространстве, связав это попутно с явлениями, наблюдаемыми в излучинах рек.

— Я никогда не думал, что это может быть так интересно! — воскликнул один из слушателей.

— Кажется, ив меня действительно мог бы выйти неплохой преподаватель школьной физики! — пробурчал Эйнштейн. — Да, надо предоставить подросткам возможность побольше возиться с приборами и моделями механизмов. Признаюсь вам, что в политехникуме меня больше всего увлекали те часы, которые я проводил в лаборатории, где каждое смещение стрелки на шкале прибора вызывало у меня чувство благоговения. Время, проведенное мною над распутыванием «замысловатых технических предложений в бюро патентов, повторяю, также было для меня источником радости. Так уж и быть, скажу вам, что я сам смастерил тогда, несколько, изобретений (на которые не взял, впрочем, патентов): аппарат для измерения очень малых электрических напряжений и еще одно устройство, автоматически определяющее время экспозиции при фотосъемке…

— Вы, теоретик Альберт Эйнштейн, конструировали приборы? — воскликнул один из гостей.

— Да, этот неисправимый и зловредный теоретик, истребляющий черные знаки интегралов подобно рыбе, пожирающей червей, как изобразил меня один берлинский иллюстрированный журнал… «Теория, мой друг, сера», как сказано у Гёте, а древо жизни, а сама материя пленительнее и прекрасней! — И, извлекши ложечку из стакана, он стал любовно поглаживать, ощупывать ее блестящую поверхность мягкими подушечками на оконечности своих недлинных округлых пальцев.