Владимир Львов - Альберт Эйнштейн

Группа Кроммелина на Собрале, пользуясь благоприятной погодой, выполнила свою программу.

6 ноября 1919 года собрались на объединенное заседание члены обоих королевских обществ — Британского [41] [41] Британское королевское общество — Академия наук в Лондоне. и Лондонского астрономического.

Председательствовал сэр Джозеф Джон (в просторечье «Джи-Джи») Томсон, один из корифеев физического эксперимента и старейшина европейской физики.

— Результат окончательной обработки данных, полученных обеими экспедициями, — читал докладчик, и можно было заметить, что рука его, держащая бумажный лист, дрожит, — результат таков:

в заливе Собраль: 1",98

на острове Принчипе: 1",61

средняя из двух цифр: 1",79

предсказание теории Эйнштейна: 1",75

Глубокое молчание воцарилось в зале.

— Я не ожидал ничего другого, — спокойно сказал Эйнштейн собеседнику, посещавшему его в те годы в Берлине. Выдвинув ящик стола, он извлек оттуда пачку фотографий.

— Вот они. Я получил их на днях от Эддингтона и все еще не могу смотреть на них без волнения…

Он принялся молча разглядывать снимки, потом воскликнул:

— Великолепно! Удивительно!

Собеседник поспешил подтвердить, что успех, достигнутый общей теорией относительности, действительно великолепен и будет вписан золотыми буквами в историю науки.

— Какой теории? При чем тут теория? — раздраженно перебил Эйнштейн. — Я говорю о фотографиях. Они прекрасны. Я никогда не мог вообразить, что можно создать такие чудесные, такие прелестные снимки!

И он с детским восторгом в заблестевших глазах осторожно погладил лоснящуюся поверхность фотографий, словно бы желая убедиться в том, что черные пятнышки звезд находятся на своем месте.

— …А что касается теории, то я повторяю вам, что не ожидал ничего другого. Мое убеждение в том, что предсказание теории окажется выполненным, было не меньшим, чем уверенность, что сегодня вторник, а не пятница… И когда поздно вечером, — это было 23 октября, и я был тогда в Лейдене, — профессор Герцшпрунг доставил мне письмо, полученное им от Эддингтона, с сообщением об открытии, я сказал ему то же, что говорю сейчас вам: я не ожидал ничего другого! И я благодарю судьбу лишь за то, что смог дожить до этого известия…

Собеседник рассказал о «невероятном, о потрясающем впечатлении», произведенном цифрами Принчипе и Собраля. Это отмечается всеми наблюдателями, как нечто, не имеющее равных в истории науки.

— Все только и говорят о теории относительности. Тысячи людей, которые никогда ранее не задумывались над вопросом о тяготении, подхвачены этой волной. Известность ваша, — продолжал собеседник, — достигла размеров неимоверных. Два американских студента заключили даже пари, дойдет или не дойдет письмо, посланное из Штатов с надписью на конверте: «Европа. Альберту Эйнштейну».

— Письмо дошло, — сказал, смеясь, Эйнштейн, — и дошло в нормальный срок. Что ж, это доказывает только, что почта работает хорошо! Я получил еще немало писем. Среди них маленькое стихотворное послание от моих швейцарских друзей-физиков. Вот оно:

«Альберту Эйнштейну

от коллоквиума физиков в Цюрихе:

Я ответил им тоже в стихах:

«Коллоквиуму физиков в Цюрихе

от Альберта Эйнштейна:

— Цюрихские физики, — продолжал Эйнштейн, — бесспорно, могли оценить по достоинству результаты научных экспедиций Эддингтона и Кроммелина. Мой девятилетний сын Эдуард принадлежит, однако, к числу тех, кто не вполне понимает смысл происходящего. Он спросил меня недавно: «Папа, почему ты стал такой знаменитый? Что, собственно, ты сделал?»

— И что же вы ему ответили?

— Не могу скрыть от вас, что я был застигнут врасплох. Подумав, я ответил так: «Когда слепой жук ползет по изогнутому суку, он не замечает, что сук искривлен. Мне посчастливилось заметить то, чего не заметил жук!» Как вы понимаете сами, речь идет тут о кривизне пространства. Конечно, не совсем удобно, что в моей маленькой притче мне пришлось сравнить человечество со слепым жуком, но как иначе мог бы я ответить моему девятилетнему сыну! И кстати сказать, в вопросе о кривизне и о четырехмерности «Пространства — Времени», некоторые мои уважаемые читатели не проявляют, мягко выражаясь, должного старания отделить правду от самых диких вымыслов. Долю вины, впрочем, надо возложить на Минковского. Он сделал важный вклад в развитие математического аппарата теории. Физическое значение этого аппарата огромно. Но что касается натурфилософских воззрений моего покойного профессора, то нельзя не почувствовать в них весьма определенного привкуса. Минковский придавал четырехмерному континууму [42] [42] Континуум — непрерывность. (Прим. автора.) самостоятельную реальность. В своей знаменитой речи — 12 сентября 1908 года — на съезде натуралистов в Кёльне он торжественно провозгласил конец отдельному существованию пространства и времени. «Отныне, — так заканчивалась эта речь, — пространство и время, как самостоятельные сущности, превращаются в тени, и только их соединение приобретает право на реальность!» Между тем — этого Минковский не мог или не хотел понять — существование континуума нисколько не означает обезличивания времени, как особой физической реальности. Рассматривая время как четвертую координату, равноценную координатам пространства, Минковский приходил к выводам, против которых протестует не только обыденный здравый смысл (это еще куда ни шло), но и живая физическая действительность. Четырехмерный континуум, понимаемый грубо геометрически, — Минковский назвал его «миром», — содержит в себе не события, развивающиеся во времени, а статично-застывшие «точки» и «линии». Будущее в таком «мире» сосуществует рядом с настоящим и прошедшим. Нельзя сказать, чтобы эта идея не пришлась по вкусу спиритам, теософам и прочим любителям сверхчувственного, которых развелось сейчас видимо-невидимо, как комаров на болоте!