Иосиф Игин - О людях, которых я рисовал

— На этом, — сказал в заключение своего рассказа Абдулов, — и закончилась моя карьера во МХАТе.

— Это что! — воскликнул Ярон.— А вот у меня был случай! Летом одна тыща девятьсот семнадцатого года я работал в петроградской оперетте. Играли мы в открытом театре зоологического сада. Сезон открыли «Графом Люксембургом». Я был занят в очередь с комиком С. Второй спектакль играл он. А потом меня стали назначать во все спектакли подряд. Играю день, играю два, играю неделю… Ну прямо ни одного свободного вечера. Прихожу к антрепренеру.

— Здрасте, — говорю, — как же это так получа…

— Так и получается, — перебил антрепренер, явно ожидавший моего визита, — только я ничего не могу поделать.

— Но С. не такой уж плохой актер, — возразил я, — почему вы его не занимаете?

— Я тоже считаю, что он неплохой актер, но бегемоты о нем иного мнения.

— Не понимаю: какая связь между бегемотами и моей просьбой о соблюдении очереди?

Связь оказалась простой.

У С. был на редкость пронзительный голос; кроме того, он старался на сцене разговаривать как можно громче. От его крика в расположенном рядом с театром вольере просыпались бегемоты и принимались реветь. Нетрудно представить, что происходило со зрителями.

Вот от чего иногда зависит карьера опереточного комика.

— М-да, — прогудел Максим Дормидонтович.

Можно было подумать, что за этим последует рассказ о каком-нибудь курьезном случае из его актерской жизни.

Но внимание его было занято за рисовками.

— М-да, — повторил он, — Абдулова и Ярона вы схватили, а вот я, кажется, не очень-то.

— Не могу сказать, что я в восторге от своего портрета, — возразил Абдулов, — зато Ярон и Михайлов удались.

— А день-то у меня сегодня зоологический, — лукаво сказал Ярон, — слушаю я вас, и на память приходит старая басня с зеркалом.

Ярон еще раз посмотрел на рисунки и уже серьезно добавил:

— Но если по правде сказать, мне кажется, вы оба похожи, а я — нет.

Я получил задание редакции сделать зарисовки двух-трех участников нового спектакля в театре имени Пушкина (б. Александрийский). Было это в тридцатых годах. В ту пору рядом с широко известными мастерами старшего поколения Е. П. Корчагиной-Александровской, В. А. Мичуриной-Самойловой, Ю. М. Юрьевым, Л. С. Вивьеном, К. В. Скоробогатовым на сцену этого театра уверенно вышли молодые — Н. Черкасов, А. Борисов, В. Честноков и другие, впоследствии прославленные актеры.

Увидев такое созвездие талантов, я не смог ограничиться несколькими зарисовками и, получив разрешение бывать в артистическом фойе, пополнял свой альбом все новыми и новыми шаржами.

Актеры по-разному относились к моей работе.

Я не знаю, помнит ли Н. К. Черкасов, как он старался мне помочь, рассказывая со свойственным ему юмором об асимметричности своего лица, длине рук.

Юрий Михайлович Юрьев рассказывал о художниках «Сатирикона» и принес шарж на себя, сделанный на него знаменитым Реми.

К. В. Скоробогатов, окинув меня разбойничьим взглядом, предложил пойти в кафе «Норд» распить по бокалу вина и там, заодно, сделать рисунок.

Вскоре в артистическом фойе была устроена маленькая выставка.

У большинства актеров шаржи вызывали улыбки и шутки. И лишь тетя Катя (так ленинградцы называли Е. П. Корчагину-Александровскую) утирала платком слезы.

«Не может быть, — подумал я, — неужели обиделась?»

Но она тронула меня за рукав и, всхлипывая, сказала:

— Ты, милок, не подумай: нас, актеров, зритель знает, пока мы на сцене, пока живем. Ему надо напоминать о нас рисунками, фотографиями… Рисуй нас, голубчик. Конечно, лучше, чтоб это были не шаржи. Но что поделать, если ты по-настоящему не можешь.