Александр Беляев - Воспоминания декабриста о пережитом и перечувствованном. Часть 1

Первый год отдыха мы провели в Прочном Окопе, а затем, когда зимние квартиры Кабардинского полка были на линии, то мы находились в станице Наурской, в штаб-квартире Моздокского казачьего полка.

В 1842 году была предпринята экспедиция Ичкерийским лесом до соединения с дагестанским отрядом генерала Клуге фон Клугенау. По причине болезни брата мы должны были оставаться в крепости Грозной с другими больными; но сообщаемый здесь рассказ передан самими участниками и был тогда во всех устах.

При этой экспедиции Шамиль воспользовался этой почти непроходимой местностью для большого отряда и занял весь лес огромными силами; устроив множество завалов, занял все высоты, с которых мог на выбор поражать солдат, проходивших один за другим узкие гребни, так что эта экспедиция уже в самом начале оказалась много труднее, нежели ожидали. По мере того как отряд подвигался вперед, пальба была беспрерывная, огонь с обеих сторон не смолкал. Расход на патроны и снаряды был так велик, что через несколько дней движения в них предвиделся уже недостаток — и это еще почти на половине пути — и дальнейшее движение могло быть гибельно для отряда. Пока шли вперед, войска хотя и много теряли людей, но все же они двигались несдержимо, не останавливаемые ни завалами, ни упорством неприятеля; но вот когда подошли к спуску в обширную низменность долины, за которою следовал подъем по отрогам Андийского хребта, и отряд остановился на ночлег, командующий войсками получил тревожное сведение о могущем оказаться недостатке боевых снарядов и, вероятно, по совещании с начальниками частей решился возвратиться обратно. Это решение было роковым: как только на следующее утро отряд двинулся обратно, черкесы ободрились, удвоили свой натиск на арьергард и цепи, бросаясь в шашки со своим яростным гиком или, лучше сказать, воплем. Солдаты упали духом уже при первом объявлении об отступлении, причем им снова приходилось проходить адскими трущобами при огромной уже потере, так что наконец, к несчастью, панический страх овладел арьергардом, который стал напирать на передних, и отступление мало-помалу превратилось в бегство. Все части расстроились, перемешались, а ободренные горцы тут уже прямо поражали бегущих, схватывая одной рукой за сумку, а другой — срубая голову. Тут уже не дрались, а спасались, кто куда мог; восемь орудий были оставлены и достались торжествующему неприятелю; но, благодарение Господу, торжество его было непродолжительно. Наш бывший батальонный командир Константин Семенович Трескин, никогда не выдававшийся особенной отвагой, да, правду сказать, в Кавказской войне батальонному командиру, при обыкновенных экспедициях, и не приходилось отличаться ничем, кроме спокойного и хладнокровного наблюдения за батальоном, находится ли он в цепи, арьергарде или колонне, но в этот момент благородная кровь русского честного офицера закипела. Он со слезами стыда и ярости смотрел на наш позор, на геройские войска, бегущие от ничтожнейшего дикого неприятеля, и в эту минуту он так одушевился, так воспламенился, что, отступая в сторону, вскричал: "Ребята, у кого есть Бог, есть крест на груди, есть совесть — ко мне!" Так как это был крик отчаяния и в то же время крик доблести, устыдивший многих, услышавших его, то к нему сейчас же стали заворачивать беспорядочно отступавшие, и около него в стороне тотчас сгруппировалась толпа из всех полков около батальона силою, и толпа, уже сознавшая весь свой позор и пылавшая мщением. Он выстроил их; одушевлять их не нужно было, потому что все сочувствовавшие этому благородному зову, все, конечно, геройские войска, а если они увлеклись общим движением, то потому, что все пришло в беспорядок и расстройство. С этой-то выстроенною и крепкою силою он отчаянно бросился на преследовавшего неприятеля; ярость солдат, разожженных энтузиазмом ведшего их начальника, была так велика, удар так ужасен, что все, бывшее перед ними, легло, остальное бежало, яростно преследуемое; нагнаны увозимые и мгновенно взяты потерянные уже пушки, все 9, кроме одной, которую черкесы сбросили с кручи. Тотчас после этого восстановился порядок. Кабардинцы были помещены в арьергард; при движении вперед они шли в авангарде и более других подвергались огню неприятеля и потери, а потому их теперь поместили было в авангард, как бы на отдых, так как вся сила нападения должна была последовать в арьергарде; но когда всем отрядом овладел панический страх и все расстроилось, то, при отбитии неприятеля, опять были взяты кабардинцы, с которыми Константин Семенович и начал правильное отступление эшелонами. Был жаркий день; он же был довольно толст и страдал от жары, а потому был в одной чичунчевой рубашке; сидел он на лошади, сопровождая каждый эшелон, — и какое довольство, какое наслаждение должен он был чувствовать в душе по совершении своего благородного подвига, восстановив честь русского знамени, исполнив священный долг присяги совести, как вдруг две роковые пули поразили его насмерть. Его смерть еще более ожесточила солдат, которые снова готовы были с остервенением броситься на преследующего издали неприятеля. Не помню наверное, но, кажется, пустившие эти две пули были приколоты и, вероятно, не раз и не два.