В. Богров: Дм. Богров и убийство Столыпина

Прим. мое: 16 августа т. е. день посещения «Степы», было кануном моего отъезда с женой из Киева. Весь этот день мы провели дома совместно с Дм. Богровым. Посещение «Степы» не могло бы пройти для нас незамеченным. Вряд ли удалось бы и Дм. Богрову скрыть от нас впечатление, произведенное на него таким посещением. Я утверждаю, что версия о посещении «Степы» является чистейшим вымыслом.

Прислуга, открывавшая дверь всем посетителям, также об этом посещении ничего не знает. Нигде, ни в заграничной, ни в послереволюционной русской прессе, означенный «Степа» не объявил о своем существовании, никаких сведений не поступило и от той организации (вероятно это должна была быть организация «анархистов»), от которой будто бы являлся «Степа», и о том, что над Дм. Богровым состоялся какой-то «партийный суд» заграницей.

«Теперь — пишет Е. Лазарев — послушаем Богрова дальше. Вот он у Кулябко. По прежней версии — без револьвера. Встретились. Тут бы только… трах!.. — и все кончено: справедливость восстановлена и «Степа» удовлетворен! Но… встретились непредвиденные обстоятельства и дело расстроилось. Но пусть об этом расскажет сам Богров».

«Но — пишет дальше Богров — будучи встречен Кулябко очень радостно, я не привел своего плана в исполнение, а вместо этого в течение получаса рассказывал ему и приглашенным им Спиридовичу и Веригину вымышленные сведения. Уйдя от Кулябко, я опять в течение 3-х дней ничего не предпринимал, потом, основываясь на его предложении (при первом свидании) дать мне билеты в Купеческое и театр, я попросил у него билет в Купеческое. Там я вновь не решился произвести никакого покушения, и после Купеческого ночью поехал в охранное отделение с твердой решимостью убить Кулябко. Для того, чтобы его увидеть, я в письменном сообщении еще больше подчеркивал грозящую опасность. Кулябко вызвал меня к себе на квартиру, встретил меня совершенно раздетым, и хотя при такой обстановке я имел шансы скрыться, у меня не хватило духа на совершение преступления, и я вновь ушел. Тогда же ночью я укрепился в мысли произвести террористический акт в театре. Буду ли я стрелять в Столыпина или в кого либо другого, я не знал, но окончательно остановился на Столыпине уже в театре, ибо, с одной стороны, он был одним из немногих лиц, которых я раньше знал, отчасти же потому, что на нем было сосредоточено общее внимание публики».

Примеч. Е. Лазарева: Из предыдущего мы видим, что охранник Богров, вступив на террористический путь, в своей деликатности и благородстве далеко превзошел пафос благородства Каляева, который, готовясь бросить бомбу в карету великого князя Сергея Александровича и увидев сидящими с ним жену и детей, быстро спрятал роковую бомбу и пропустил карету. И это было после долгих и сложных подготовлений и наблюдений для встречи с великим князем. Богров в первый раз не мог стрелять в «радушно встретившего» его врага, а во второй раз в человека в нижнем белье. Нужно было видеть Кулябко при всех чинах и орденах… чтобы у Богрова поднялась на него рука.

Примеч. мое: Я с своей стороны должен обратить внимание на последнюю фразу приведенного показания, в которой произведенное покушение на Столыпина изображается, как совершенное без заранее обдуманного намерения в результате решения принятого только в театре и лишь потому, что Столыпин был одним из немногих знакомых Дм. Богрову лиц, на котором к тому же было сосредоточено внимание публики.

Это показание стоит в явном противоречии не только с прежними показаниями Дм. Богрова, в которых он признавал себя виновным в том, что « задолго до наступления августовских торжеств решил совершить покушение на жизнь министра внутренних дел Столыпина » (показание 1 сентября 1911 г.), что « задумав заранее лишить жизни председателя совета министров Столыпина, произвел в него 1-го сентября 2 выстре ла» (показание 2-го сентября 1911 г.), но и противоречит показаниям целого ряда свидетелей, с которыми еще задолго до этого времени Дм. Богров говорил о своем намерении совершить покушение на Столыпина (об этом свидетельствуют приведенные мною выше заявления Е. Лазарева, П. Лятковского и, в более отвлеченной форме, разговор со мной).

Поэтому, Е. Лазарев справедливо заявляет, что показания Дм. Богрова от 10-го сентября 1911 г. являются «странными» и «неожиданными» и не заслуживают доверия.

Нельзя не присоединиться вполне к этой оценке Е. Лазарева. Показания Дм. Богрова от 10-го сентября 1911 г., данные в столь необычный момент, неизвестно по чьему постановлению и неизвестно при каких условиях допроса, в крепостной камере «Косого канонира», жандармскому полковнику Иванову, противоречат истине и не заслуживают никакого доверия.