И вот:
Импрессионисты выбросили сюжет — оказалось и без него отлично!
Постимпрессионисты отказались от светотени и воздуха — Сезан, Ван-Гог, Гоген, у которых все происходит, в общем, в более менее абстрактном пространстве, — оказалось, не в светотени суть.
Матисс покусился на объем, став писать почти совсем плоскостные картины, — оказалось, художественная сила не в объеме: картины Матисса действуют на человека, и сильно.
Кандинский выбросил самое изображение, Мондриан примерно тогда же — цвет и эмоции, стал писать бледные однотонные квадратики: и все равно, оказалось, получается искусство, и довольно убедительное.
Ну, вот Малевич, и сделал последний шаг в этом направлении: он тогда не нарисовал ничего: черный квадрат, отсутствие всего.
И тем самым, в общем, действительно сделал последний шаг в этом направлении отбрасывания и редукции. Вот почему его тезис о том, что он тем самым завершил живопись, имеет смысл — если вести речь об авангардистском живописи в ее историческом развитии 1860–1915.
Так я это понимаю.
Хотя, кстати, Оганян, прочитав это, вполне возможно, будет очень сильно ругаться, утверждая, что я все понимаю совершенно неправильно, то есть ничего не понимаю — мы с ним этого вопроса не обсуждали, это я изложил свою собственную точку зрения.
***
Но сам авангардизм на «Черном квадрате», как известно, не закончился — пошли «объекты», «инсталляции», а там и «хэппенинги», «акции», «перформансы» и проч., и проч., да и от живописи как таковой тоже все равно не отказались, хоть Малевич ее и «закончил». Не отказался в том числе и сам Малевич, и писал, и красил, и не только супрематические свои «супрематоны», но и фигуративную живопись, и даже чуть ли не совсем реалистическую.
Ибо взять, да и нарисовать краской на поверхности все-таки порою — сильно хочется!
Ибо, видимо, это занятие относится все-таки к числу базовых, врожденных человеческих потребностей — которые, впрочем, нынче Оганян —
1996 конец — 1997 начало
По четвергам, короче, все они собирались,
Люди разные у Оганяна.
Премудрости разной всячески там предавались –
Трезвые до посинения, до того он дошел,
что ведь в дом не пускал, кто пришел если пьяный!
Средь завсегдатаев А., например, там был Ерофеев
(См.), еще Осмоловский (см.),
Гутов Д. заходил (см.), заходил Звездочетов
(См.), многие прочие,
коих которых всех назвать не сумею,
Ибо это ведь не является же официальным отчетом;
Было, короче, весьма интересно, даже просто пердуха!
Настоящая просто пердуха, как Горбачев говаривал
В изложении Довлатова,
что расшифровывается «пир духа»,
и т. д. — надоело до чертиков мне писать всякие познавательные сведения — и при этом одну только правду! — вот, решил, позабавнее будет хоть изложить ее стихотворным способом.
Но без прозаической правды, вижу, все равно, не обойтись.
Она такова.
«Мне очень понятно все, что ты написал мне о «крайнем равнодушии, оковывающем тебя». Это чувство я пережил сам и отчасти переживаю до сих пор. Между прочим, под влиянием его бежал я за границу, где провел более трех месяцев. За эти дни я почти ничего не делал, во-всяком случае, не делал, не писал ничего важного. Да и теперь, вернувшись в Москву, к своим книгам, к своим бумагам, я с явным насилием принуждаю себя жить и работать.
Этому внутреннему неустройству соответствует вполне неустройство внешнее. Я говорю о нашей, русской художественной жизни. Сколько я могу судить, в ней господствует полный распад. Былые союзы и кружки все разложились. Былые руководящие идеи изжиты, — новых нет.»
Это В.Брюсов пишет Вяч. Иванову 18 января 1910 года.
Аналогичное происходит и в середине 1990-х в Москве среди контемпорари арта.
К середине 1990-х кризис в московском контемпорари арт становится очевидным — развал структур, полная непонятность что делать дальше, пучина уныния, в которую все начинает потихоньку погружаться, — см. Середина 1990-х, Институции.
Встает классический вопрос: что делать?
— Создавать эти структуры и институции! — отвечает Оганян. — Возобновлять старые! Опять устраивать квартирные выставки, опять кухонные посиделки с обсуждением проблем и задач контемпорари арта, налаживать рассыпавшиеся горизонтальные связи — то есть, все начинать заново.
Среди прочего, что он пытается предпринять в этих целях, он организовывает у себя на дому что-то типа теоретического салона по вопросам новейшего искусства. Собрания людей по четвергам, на которые приходят — Звездочетов; Гутов; Ерофеев; Осмоловский; Гор Чахал; и др. и др., обычно человек по около пятнадцати за раз — эти вопросы обсуждать: какие были выставки, какие прочие события, какова сейчас ситуация в стране и мире по части контемпорари арт, и что же делать в связи с ней.
Читать дальше