Илья Кормильцев - Достоверное описание жизни и превращений NAUTILUSa из POMPILIUSa

Так или иначе, в 82-м появилась первая запись, сработали ее втроем плюс Андрей Макаров, студент курсом помладше и звукооператор. Получился альбом, причем, без названия. Это очень интересная черта: обыкновенно начинающие рокеры в первую очередь придумывали название и группе, и десятку будущих альбомов, и только потом учились играть на гитарах. А «Группа из Промобщаги» существовала, записалась, и все без названия.

Альбом был готов, оставалось заставить хоть кого-то из рокеров его послушать, что было не так и просто. Разнообразие свердловской рок-н-ролльной жизни сводилось в те времена к постному выбору между «Треком» и «Урфин Джюсом», относившимися друг к другу, мягко говоря, прохладно. Первый являл собою объединение герметичное, напоминавшее религиозную секту с уклоном в философию и морализаторство… Оставался «УД», во главе которого стоял вездесущий и всеобъемлющий Сан Саныч Пантыкин, маленький, джинсовый, перманентный — в смысле волос, а не пространственно-временных характеристик — и страшно знаменитый, о чем сам не то, чтобы догадывался, а просто знал. И невзирая на прошлые встречи, добраться до него было сложно.

Вторая стычка с «Урфин Джюсом» чуть не закончилась для Славы печально: на концерте в одном из техникумов присутствовали земляки Белкина и Земы, жители города Верхняя Пышма, эдакого свердловского Ливерпуля, люди простые, а Славе взбрело в голову жечь спички, что пышминцам по пьяному делу не понравилось. И некто Мишель Злоцкий, впоследствии, разумеется, тоже рокер, обратился к Бутусову на предмет прекращения пожароопасного занятия. Слава отвечал, что ведь «по кайфу».

— Я тебе дам, по кайфу!.. — и Славе чуть-чуть за жженые спички не нагорело… Разбор тогда быстрый был, рок-н-ролльный…

До Пантыкина Бутусов все-таки добрался, и тут выяснилось, что оба любят «Лед Цеппелин», это было в те времена волшебное слово. Кроме того, выяснилось, что Слава с сотоварищами как раз закончили запись. Вскоре Дима со Славой и портвейном явились к Пантыкину в гости. При них была магнитофонная катушка, раскрашенная в лучших мальчишеских традициях «под фирму»: чего на ней только не было нарисовано, наклеено, а на вкладке значилось: «Али-баба и сорок разбойников». Было ли это группы название, либо название альбома, Пантыкин так и не понял. Однако, участие в судьбе будущих «Наутилусов» принял самое горячее. В первую очередь тем, что понес пленку по городу.

Отзывы были разные. «Играли плохо, запись была вообще никудышная, но там был Бутусов, орал страшно, верещал, вообще что-то там было такое… крутое совершенно,» — вспоминает один из несложившихся поэтов «Нау», Дима Азин. Вот еще: «А Сан Саныч Пантыкин говорит: „Вот молодые какие-то пацаны,“ — и приволок эту запись. Я послушал, и что-то меня так качнуло, что парень вопит из последних сил… Ну, действительно, там такие вокальные штуки были… В общем, они явные были рокеры, хоть и в кепочках. Они выглядели очень прилично,» — вспоминает Егор Белкин, тогда гитарист «Урфин Джюса». В любом случае, их услышали. И сразу посоветовали сменить барабанщика. Далее произошло событие незаметное, но важность его недооценить трудно: первый разгон в будущем «Нау».

На том же курсе учился высокий, строгий юноша Саша Зарубин, постепенно выяснилось, что он играл на барабанах и в школе, и в армии. К нему-то и подошел однажды Слава, позвал «попробовать». Зарубин согласился, вместе отправились в студенческий клуб, едва взялись за инструменты, как вошел Гончаров. Сел, молча посидел, послушал, подождал, когда кто-нибудь что-нибудь ему объяснит, и ушел. Кстати, никто ему так впоследствии ничего и не объяснил.

Примерно тогда же, осенью 82-го, пригласили в группу и Андрея Саднова, гитариста. И вскоре началась в клубе Арха методичная работа над новой программой, которую планировалось записать летом. Группа оформилась, хотя сразу было понятно, что группа эта — студенческая, институтская. Разве что Слава с Димой вели себя для просто любителей несколько странно: друг без друга их увидеть уже было почти невозможно, по вечерам, когда Зарубин с Садновым уходили домой, парочка лидеров оставалась, и если бы институт не запирался на ночь, сидела бы парочка до утра…

Более, того, к тому времени окончательно оформилось разделение функций. Вот что вспоминает Саша Зарубин: «Слава был тогда странный, какие-то биотоки от него шли, и было не важно, что он поет, он чисто физически ловил свой музыкальный кайф, чего, конечно, про Диму сказать нельзя. Дима, он был большой энтузиаст в плане организационном, если нужно было о чем-то договориться, договаривался он, все вопросы решал. Слава в этом плане был человек не то, чтобы пассивный, это было „не его“ по натуре. Но Диму он не использовал, просто ловил кайф оттого, что на гитаре играет, поет, сочиняет свои песни. Об остальном он просто не задумывался. В этом был кайф и для Умецкого, он все равно понимал, что как музыкант он слаб. У Димы в большей степени крыша ехала в том плане, что „мы будем крутые“ и тому подобное. Хотя, если он это и говорил, то в виде шутки.»