Фёдор Головкин - Двор и царствование Павла I. Портреты, воспоминания

В записях Головкина много места отведено воссозданию портретов лиц, по тем или иным причинам попавшим в Россию и также оставившим в ее истории свой след. Помещенные в публикацию Боннэ корреспонденции лиц, представлявших собой дружественное окружение графа Федора — а это цвет европейской культуры, общественно-политической мысли, государственные деятели — в той или иной мере имели отношение к России, а потому также интересны нам. Мы получаем представление о состоянии умов, мировосприятии людей того времени. И, невзирая на упреки Головкину в незнании им российской жизни, мы ощущаем как происходило интегрирование европейской культуры в русскую.

Граф Федор писал свои мемуары в контексте окружавшей его культурной среды, существовавшей богатой традиции, вниманию к мемуаротворчеству. Францию XVIII в. называли родиной мемуаров нового времени. И, тогда, когда в России раздавались голоса о недостатке в России всякого рода мемуаро-биографических материалов: «У нас не так как во Франции», наш соотечественник граф Федор составил свои записки мемуарно-биографического характера, в которых в действительности много места отдано отечеству, его историческим героям. Следуя принятой в исторической науке классификации, принадлежали они к мемуаристике верхушечно-элитарной по социокультурному происхождению их авторов [13] Тартаковский А. Г. Русская мемуаристика и историческое сознание XIX века. М., 1997. С. 161. .

Отношение современников к Головкину не было однозначным. Представители различных партий, существующих при дворе и постоянно соперничавших между собой, нередко подвергали его нещадной критике. Пожалуй, более всего в этом преуспела фрейлина Елисаветы Алексеевны, графиня В. Н. Головина, обвинявшая его в пособничестве в ухаживаниях светлейшего князя Платона Зубова за цесаревной. «Граф Федор Головкин, — вспоминала Головина, — хотя и ничтожная личность, некоторое время играл известную роль. Бесстыдный лжец, полный злого остроумия и дерзкий, он, шутя и развлекая, понемногу достиг высших чинов, пробрался к подножию трона; но он недолго пользовался милостью. Насмешки и злословие были изгнаны из кружка императрицы, которая не могла их терпеть. Граф Головкин стал чтецом и лакеем Зубова, другом сердца и поверенным лицом графини Шуваловой. Зубов выхлопотал для него место посланника в Неаполе, но, дурное поведение заставило отозвать его оттуда. Он даже был на некоторое время выслан из России» [14] Мемуары графини Головкиной. Записки князя Голицына. М., 2000. С. 81–82. . Действительно, ему не раз приходилось поплатиться за свое легкомыслие.

Первый отклик на мемуары Ф. Г. Головкина последовал сразу же по выходе в свет публикации С. Боннэ. Начинающий тогда историк К. В. Сивков [15] Голос минувшего. М., 1913. № 12. С. 291–293. довольно критически отозвался о мемуарах Головкина, по его мнению, мало что сообщавшим нам о «социальной политике» императора Павла I, «трехдневной барщине» и «причинах крестьянских восстаний» и т. п. Укор рецензента в том, что в воспоминаниях Головкина есть главы, не имеющие отношения к русской истории, также представляется несправедливым. Да, конечно, Эмма Гамильтон и весь этот любовный треугольник — чета Гамильтонов и адмирал Нельсон — не имели отношения в России, равно как и упоминание Головкиным герцогини, маркизы и их адъюльтерами, последствия коих, тем не менее сотрясали европейские дворы. Но, сознаемся, насколько были бы обеднены наши впечатления от истории, в которой действовали живые люди, если бы мемуаристы придерживались подобного прагматизма.

Оставшись недооцененными части архива Головкина, инкорпориванные Боннэ в предисловие, особенно те, в которых говорилось о представителях рода Головкиных. В этой связи, например, заслуживает внимания переписка Фридриха Великого с директором королевского театра в Берлине Александром Александровичем Головкиным. Она равно интересна как для характеристики прусского короля, так и А. А. Головкина.

Вместе с тем, нельзя обойти вниманием ошибки, допускаемые Головкиным при описании тех или иных событий (они комментируются по тексту). Многие отмечали любовь Головкина к злословию, ради красного словца, либо гипертрофировавшего, а, подчас, быть может и искажавшего тот или иной факт. Напомним, что Лобанов-Ростовский призывал с крайней осторожностью пользоваться его мемуарами. Конечно же, бросается в глаза гипертрофированное отношение Головкина к своей личности. Он сильно преувеличивал свой дипломатический вес, скажем, в переговорах России с Пруссией, точно так же как и свою роль в преддверии созыва Венского конгресса. Вызывает сильное сомнение вопрос о той заинтересованности, которую, якобы, проявлял Наполеон в отношении Головкина: «Бонапарт… меня откопал и приблизил к себе, желая впутать меня в свои политические сплетни» и тому подобное. Однако эта человеческая слабость Головкина не должна снижать его значения как мемуариста. «Врет как очевидец» — фраза не пустая. Но, порой, бывает так трудно отказаться от соблазна поверить в очередную легенду, тем более, когда мемуарист наблюдателен и остроумен, и дает нам возможность почувствовать аромат эпохи, от нас такой далекой, покрытой слоем времени, персонифицированной яркими личностями, которых сам Головкин называл «красивыми призраками старины». XVIII в. можно назвать веком авантюристов, но, как причудливы и занимательны их биографии! И тянущийся за ними шлейф их приключений до сих пор волнует наше воображение.