К нам в институт несколько раз приезжал сотрудник Ашхабадского сельскохозяйственного института по имени Худай-кули. Это в переводе с туркменского означает «раб Божий». Добрый, полного телосложения, парень лет сорока, цветом лица и волосами похожий на негра. Он все убеждал меня заняться использованием маховиков для тракторов типа «Беларусь», очень широко используемых в Туркмении для хлопководства.
Дело в том, что из-за технологических особенностей, при обработке хлопковых полей в орошаемой части пустыни Кара-Кум, на трактор действовала резко меняющаяся нагрузка. Поэтому тракторист постоянно переключал передачи, а трактор для этого должен, в отличие от автомобиля, полностью остановиться. И вот этот бедный трактор всю дорогу только останавливался и трогался снова. Огромный перерасход топлива и времени!
Мы прикинули, что если этот трактор снабдить маховиком хотябы из железнодорожного колеса, то расход топлива снизится почти вдвое, а производительность повысится в три с лишним раза. Трактор, снабженный маховиком, способен «с ходу» преодолевать резкие пики нагрузок, и будет выполнять работу на высокой скорости без остановок. Экономия получается бешеная!
Сельхозинститут выделил трактор и деньги. Мы же с Сашей должны были «по месту» рассчитать маховик с приводом на вал отбора мощности трактора и изготовить техдокументацию. Это работа зачлась бы Худай-Кули, как его диссертационная, а эксперимент пригодился бы и Саше. Вот мы с Сашей и вылетели из Домодедово в Ашхабад.
— А жара? — опасливо интересовались мы.
— Ай, нет! — отмахивался Худай-кули, — есть арык, есть кондиционер! А жары выше сорока — не бывает, иначе народ на работу не выйдет!
Мы тогда не поняли лукавства этой фразы. Оказывается, есть закон, по которому при температуре воздуха в сорок градусов и выше, граждане имеют право не выходить на работу, а зарплату при этом получают. Поэтому Партия приказала туркменской службе погоды не «поднимать» температуру воздуха выше 39,9 градуса. А когда мы, уже будучи в Ашхабаде, видели на термометре 58 в тени, хотя по радио объявляли все те же 39,5 градусов, мы были потрясены этим лицемерием. «Гиплер Ашхабад!» («Говорит Ашхабад!») — так начинало работу туркменское радио. А туркмены ворчали: «Гитлер в Ашхабаде! Сейчас он объявит опять тридцать девять с половиной градусов, хотя на улице все пятьдесят!».
В самолете было свежо и прохладно. «За бортом плюс тридцать девять градусов!» — объявили в салоне, когда самолет остановился на аэродроме. Открыли двери… и я попятился назад. Нет, это была даже не сауна, это была паровозная топка! Но нас вытолкали, и мы среди встречающих сразу заметили улыбающегося толстячка Худай-кули.
— Учитель! — закричал Худай-кули, и, взяв у меня портфель, заспешил к выходу из аэропорта. Саша, прикрывая голову газетой, семенил за нами. Мы сели в машину и поехали в город.
И тогда центр Ашхабада был красив, а сейчас, наверное, что и говорить! Чего стоит хотя бы, статуя Туркмен-баши, автоматически поворачивающаяся навстречу Солнцу! А еще говорят, что Туркмения — отсталая страна! Это у нас
— отсталая страна. Здесь я еще не видел памятника Ленину с рукой, протянутой, например, на Солнце днем, или на Луну ночью.
Зато в Красногорске я видел у заводоуправлений двух заводов, расположенных рядом, два памятника Ленину, указывающих руками друг на друга! Вот где отсталость-то, а еще спутники запускаем!
Худай-кули жил на самом краю Ашхабада. Перепрыгиваешь арык — и ты в пустыне! Пройдешь немного по пустыне, и не успеют у тебя расплавиться пластиковые подметки, как ты уже на границе с Ираном. Со страшным Ираном, где грозный аятолла Хомейни запретил все вообще, а вино и сексуальные излишества — в частности! Лежать бы нам с отрубленными головами, если бы самолет «промахнулся» и приземлился бы в Иране!
А в Туркмении тех лет все было разрешено — и в общем, и в частности! «Я другой такой страны не знаю, где так вольно дышит человек» — ведь тогда еще был СССР, и на все советский человек имел право…Из одного права, конечно же, «шубу не сошьешь», но и это хорошо. В Иране-то и прав не было!
В квартиру Худая-кули, которая находилась на последнем этаже пятиэтажного дома, вода практически не поступала. Но вместо воды мы пили сухие вина — «Фетяску» и «Семиллон», которые в магазине близ дома были в избытке. Местный народ вино не покупал, все пили только водку.
Иногда мы пили сквашенное снятое верблюжье молоко — «чал», которое Худай-кули постоянно привозил с базара. Этот «чал» напоминал заварной крахмал, которым крахмалят белье. Так как в быту уже появились порнофильмы, а также слухи о том, что мужиков там «заправляют» этим крахмалом, чтобы из них «сперма» лилась литрами, пить этот чал нам стало противно.
Читать дальше