Владимир Гуриев - Очень простое открытие. Как превращать возможности в проблемы

обязательно нужно было дождаться, пока василий накосячит, и только потом с ним поговорить.

или птица какая мимо пролетит, а конфуций сразу своим:

— кстати, о птицах, друзья…

ну и что-то там про птиц.

«учитель лишь сообщает об истине, высказываясь по тому или иному поводу».

у нас это называется фейсбук.

ну, т. е. с истиной и учителями есть некоторые недоработки, но высказаться по тому или иному поводу это ж хлебом не корми, механизм-то отлажен.

я, в общем, не очень про искусство и культуру, но за последние несколько дней пережил сразу несколько потрясений.

во-первых, фаюмские портреты. им две тысячи лет, и это, в общем, не то чтобы совсем уж искусство. это очень прикладная штука: погребальные портреты, которые крепились на лицо мумии, чтобы отлетевшая душа могла найти в случае надобности свое тело.

короче, их не настоящий художник рисовал, а человек-полароид, у которого была довольно печальная работа. каждый день ему подгоняли новый труп, а он вздыхал и брал кисточку или что у него там было.

наверняка жаловался по вечерам жене, что работает в никуда. что ни нарисуешь, все хоронят. и платят не очень. да и черт с ними, с деньгами, когда б ценили. но и не ценят же. день и ночь одно и то же.

но реально люди на них как живые. и эти люди, в общем, не сильно отличаются от нас. девочка, например, похожа на арью старк, а печальную брюнетку хоть сейчас немного приодеть — и на бал, где пьер уже наступил на ногу наташе ростовой.

пьер и наташа это не совсем мы, конечно, но что там — туда-сюда двести лет.

блин, илья глазунов до сих пор не умеет так рисовать. а ведь он стоял на плечах гигантов, и его никто не заставлял сидеть в морге целыми днями.

ну а второе потрясение — это статуэтки из тель-асмара (ирак). совершенно невероятные глазастые скульптуры, которые олицетворяют то ли богов, то ли людей, которые пришли помолиться этим богам. про них, в общем, не очень много известно.

но мы знаем, что пять тысяч лет назад кто-то специально сложил их в кучку и закопал.

по одной из версий в храм прибыла новая партия статуэток, а старые за ненадобностью просто списали.

давайте я про своего учителя расскажу.

у меня однажды был охрененный учитель, самый лучший учитель в мире.

ну, то есть у меня много было хороших учителей, но этот был самый лучший.

формально борис иваныч преподавал у нас музыку, но у него был хороший музыкальный слух, и он страдал.

поэтому урок обычно проходил так. борис иваныч садился за пианино, вздыхал, смотрел на нас, снова вздыхал и, наконец, брал баян. я думаю, что баян нас хоть немножко, но глушил.

— ну, давайте, кхм, попоем, — говорил борис иваныч.

лицо у бориса иваныча было удивительное. на рублевских иконах такие лица или на картинах эль греко и модильяни. ну, знаете, когда натурщик не пришел, и художник вынужден был для отрисовки лица использовать тепличный огурец.

я даже не знал, что такое возможно, должны же быть какие-то правила для лиц. где-то должно быть записано, что нельзя взять лицо поэта пастернака и растягивать его как ириску до бесконечности.

но лицо бориса иваныча было именно таким.

и сам он был очень длинным, метра два, и нескладным.

мы обычно пели песню про ленина или гайдара, который всегда впереди, или про орленка, который взлетел выше солнца. впрочем, ни одну песню нам не удавалось допеть до конца. как правило, к середине второго куплета терпение бориса иваныча заканчивалось, он резко собирал мехи, откладывал баян в сторону и говорил:

— вот, кстати, у нас в ульяновске была такая история…

или вообще разворачивал стул спинкой к нам, усаживался на него как на коня и давай:

— шли мы однажды с другом вдоль реки…

и рассказывал, как там у них в ульяновске все было устроено, и что там у них на реке. я уже ни одной истории не помню, но я помню, что истории были классные, и что борис иваныч был первым чужим взрослым в моей жизни, который разговаривал с детьми как с живыми людьми.

ну и он как бы разговаривал со всеми сразу, конечно, но казалось, что с тобой.

и ему можно было задавать вопросы, и если он чего-то не знал, он так и говорил, что не знает. или говорил «дай подумаю», а потом говорил, что нет, все-таки не знает.

я думаю, он понимал, что школьная музыка, в общем, так себе предмет, что музыке невозможно научить, если ее нет у тебя внутри, и рассказывал нам о жизни, которой научить плюс-минус можно. я думаю, он был самым плохим учителем музыки в мире и при этом очень-очень хорошим учителем и человеком.