Иван Конев - Сорок пятый

В дальнейшем читателю не раз придется сталкиваться с термином «боевые группы». Это понятие появилось в немецко-фашистской армии во второй половине войны, когда под воздействием нашего оружия переставали существовать многие дивизии и полки. Тогда-то и появились боевые группы — вынужденная мера в организации войск Если разбитая в боях часть теряла более половины личного состава и её уже нельзя было считать прежней боевой единицей, она обретала в документации новое на именование — «боевая группа».

В 1945 году возникли сводные боевые группы из остатков нескольких разбитых частей. Их чаще всего называли по имени командиров. Численность таких групп колебалась в зависимости от того, на базе чего они были созданы: полка, бригады, дивизии. Иногда в них насчитывалось пятьсот — семьсот человек, иногда и тысяча — полторы. Как правило, боевые группы дрались очень упорно. Возглавляли их опытные командиры, хорошо знавшие своих подчиненных.

Возникновение таких групп происходило, конечно, не от хорошей жизни, но сбрасывать их со счетов нам не приходилось. В критических обстоятельствах создание их, в общем, было необходимой мерой со стороны немецко-фашистского командования.

Таким образом, вражеская группировка в Силезском промышленном районе, хотя и состояла в основном из жестоко потрепанных в боях войск, все же представляла собой солидную силу.

И тем не менее, совершив поворот на девяносто градусов, 3-я танковая армия Рыбалко уже к 27 января вы шла в заданный ей район, нависнув передовыми частями над Силезской группировкой противника.

Не могу не отдать должного Павлу Семёновичу Рыбалко: обладая большим опытом маневренных действий, он и на этот раз сманеврировал с предельной быстротой и четкостью и, не теряя ни одного часа, пошёл с боями на юг. К тому же времени вплотную к Силезскому промышленному району подошли 21-я и 59-я армии. Они находились уже у Беутена (Бытом) и вели бои за овладение Катовице. 60-я армия, наступавшая южнее, овладела Освенцимом.

На второй день после освобождения этого страшного лагеря, ставшего теперь во всем мире символом фашистского варварства, я оказался сравнительно недалеко от него. Первые сведения о том, что представлял из себя этот лагерь, мне уже были доложены. Но увидеть лагерь смерти своими глазами я не то чтобы не захотел, а просто сознательно не разрешил себе. Боевые действия были в самом разгаре, и руководство ими требовало такого напряжения, что я считал не вправе отдавать собственным переживаниям душевные силы и время. Там, на войне, я не принадлежал себе.

Я ехал в войска и обдумывал предстоящие решения. Дальнейшее наступление 60-й армии с юга и 3-й гвардейской танковой с севера уже ясно образовывало вокруг противника клещи, которые в перспективе оставалось лишь замкнуть и тем самым окружить в Силезском промышленном районе всю скопившуюся там немецко-фашистскую группировку. Реальные возможности для этого были. Но передо мной, как командующим фронтом, вставала проблема: следует ли это делать? Я понимал, что если мы окружим вражескую группировку, насчитывавшую, без частей усиления, десять — двенадцать дивизий, и будем вести с ней бой, то её сопротивление может затянуться на очень длительное время. Особенно если принять во внимание район, в котором она будет сопротивляться. А в этом-то и вся соль.

Силезский промышленный район — крупный орешек: ширина его семьдесят и длина сто десять километров. Вся эта территория сплошь застроена главным образом железобетонными сооружениями и массивной кладки жилыми домами. Перед нами был не один город, а фактически целая система сросшихся между собой городов общей площадью в пять-шесть тысяч квадратных кило метров. Если противник засядет здесь и станет обороняться, то одолеть его будет очень трудно. Неизбежны большие человеческие жертвы, разрушения. Весь район может оказаться в развалинах.

Словом, во что обойдется нам уничтожение окружённого в Силезском промышленном бассейне противника, я отчетливо себе представлял. Однако и отказаться от окружения было не так-то просто. Не скрою, во мне происходила внутренняя борьба. Положение осложнялось ещё и тем, что несколько дней назад, в начале операции, когда мы ещё не успели приблизиться к Силезскому району, не успели до конца прочувствовать, с чем, с какими потерями, с какими разрушениями могут быть связаны длительные бои в этом районе, мной был отдан приказ на окружение. Я ехал в подходившую с севера армию Рыбалко, и у меня зрела мысль, что мы обязаны взять Силезский промышленный район непременно целым, а значит, должны выпустить гитлеровцев из этой ловушки и добить их потом, в поле. А с другой стороны, именно окружение есть высшая форма оперативного искусства, его венец. Так как же вдруг взять и отказаться от этого? Не легко было мне, военному профессионалу, воспитанному в духе стремления при всех случаях окружать противника, выходить на его пути сообщения, не выпускать из кольца, громить,— вдруг вместо всего этого пойти вопреки сложившейся доктрине, твердо установившимся взглядам. Взглядам, которые я и сам исповедовал.