Эрнст Юнгер - Семьдесят минуло - дневники. 1965–1970

Во время путешествия покой тоже важнее движения; вещи должны представляться. Присутствие путешествующего, его глаз имеют преимущество; в конце концов, он может даже обойтись без пространства и времени — Шекспир не бывал в Венеции, Шиллер — в Швейцарии. Он не видел моря, однако оно было живо в нем. Жионо знает наслаждение покоем; он умеет медитировать и быть счастливым. «Каждый раз, когда я попадаю в тюрьму, мне там необычайно нравится».

Вчера вечером снова мимо поваленного Лессепса. На пути в Азию мы шли в Средиземном море, как в подогретой воде; нынче «хотя бы» 25° Цельсия в плавательном бассейне кажутся уже почти невозможным требованием.

Два дня в Генуе. Снова с четой Ло Фаро в Боккадассе. Было темно, одни рыбацкие фонари; волны захлестывали набережную. Некоторые города пробуждают в нас печаль безнадежного любовника. Они неисчерпаемы; подразумевается то, что Стендаль нашел Геную будто созданной для себя, тогда как в Чивитавеккья он разочаровался. «Я слыву умным и бесчувственным человеком, тогда как единственной моей темой была несчастная любовь». Приблизительно так он написал или сказал однажды.

Генри прибыл из Ла Специи; он привез с собой приветы от Орсолы Неми [239]. Беседа о его перекрестном указателе к «Излучениям». Я снова ощутил его близость; когда человек отодвигает себя, ничего из себя не строит, без ограничения открывается не его собственная гуманность, а гуманность как таковая.

Ночная прогулка по портовому кварталу. В таких воспаленных артериях, как Виа Прети, легальность, кажется, совершенно отменена — пьяные, проститутки, сутенеры, зазывалы, спекулянты, предлагающие беспошлинные сигареты и наркотики. Полиция в таких убежищах, очевидно, тоже нуждается. Они служат нейтральной территорией для ознакомления с характером и объемом нелегальности.

В городе праздновался «Либерацьоне» — день, когда, как сказал Анри, «они избавились от своей impero [240]». Разговор о замещении политики моралью, права социологией. Для победителя мораль превращается в оружие, которое он монополизирует. Ему соответствует состояние покорности, которое ожидается от побежденного. Каждый хотел бы принять небольшое участие в монополии, и союзники тоже, даже сами немцы, на которых повесили всех собак. Для этого определяется точка нуля, прежде всего, фигура Гитлера; нельзя говорить, как это у него получилось и как все активно прикладывали к этому руку. Остаются некоторые, которые не принимают участия в торговой сделке столетия. «Анри, я придерживаюсь фактов. Мы проиграли войну, и тут уж ничего не попишешь».

Сначала к форту Сен-Жак. Я с сожалением увидел, что оборонительный ров был засыпан — видимо, с целью выиграть место под парковку. Мост, который через него вел в форт, можно, как и улицу Баб-эль-Мандеб, отнести к тем узким корридорам, что проходишь без надежды на возвращение. Я подумал о французском враче, обладавшем даром предвидения и попытавшемся спасти меня от судьбы. А еще я вспомнил о Медане, которого я навещал здесь и которому наша дружба стоила жизни [241].

С досадой я наблюдал, как мои земляки занимались взрывными работами в квартале Старая гавань, хотя многим французам он был дорог. Слово «санация» имеет какой-то привкус. В «Мажестике» [242]циркулировал фоторепортаж пропагандистской роты; под одной фотографией, где был запечатлен взрыв, я прочитал: «Немецкая культура прокладывает себе дорогу». Вечером я показал ее Хайнриху фон Штюльпнагелю [243], который с сожалением покачал головой.

Марсель образует контраст с Венецией в том отношении, что в обеих гаванях открывается Левант; редко удается уйти оттуда целым и невредимым. Я захотел показать Штирляйн остров с замком Иф; из Vieux Port [244]туда была готова отправиться роскошная лодка с красным балдахином. Мы купили билеты и заняли место в удобных креслах, чтобы подождать, пока лодка заполнится. Потом прозвенел колокол, занавес поднялся, и мы были вынуждены перейти во вторую, открытую лодку, стоявшую на якоре за шикарным макетом. Едва мы покинули гавань, как внезапный ливень промочил нас до костей, и потом, промерзших и весьма страдающих от морской болезни, нас через мегафон оповестили, что высадка на остров, к сожалению, невозможна, поскольку волнение на море слишком сильное. Нам все-таки не удалось избежать комизма ситуации. До этого нас уже обманули на одно блюдо во время обеда.