Эрнст Юнгер - Семьдесят минуло - дневники. 1965–1970

На вершине мы достигли гранитного бассейна, в котором собиралась низвергающаяся вода. Купание было свежо и прохладно. Становиться под такие струи небезопасно, потому что они могут нести с собой камни; тем не менее, мы несколько раз рискнули подвергнуть себя этой процедуре.

На гладкий гранит котла налип какой-то темный покров. При ближайшем рассмотрении обнаружилось, что состоял он из головастиков. Показалось странным, как они могли здесь держаться; взяв одного в руку, я увидел, что его тело обладало полостью для присасывания. И не только в нем природа додумалась до этого трюка — личинки стрекоз, крошечные лягушки и прочие существа держались точно так же. Удивительный пример того, как среда, особенно опасная, унифицирует виды и расы. Однако ж лишь в габитусе.

На борту мы встретили наших американцев, две супружеские пары, которые были постоянно заняты бесконечной игрой в бридж, если только не выходили в гавань для shopping. Штирляйн предположила, что это могло бы стать неплохим началом романа — например: «Две супружеские четы преклонных лет из Флориды, устав от бесконечной игры в бридж, отправились в кругосветное путешествие».

Впрочем, они всегда достигали цели благодаря любезности, основанной на воспитании или богатом жизненном опыте. Они искушены в искусстве легких, приятных контактов. Например: «Одежда, в которой вы были вчера — it was very, very nice [98]». Или как только что: «То, что вы взяли с собой в Куала-Лумпур молодого стюарда — that was а wonderful idea [99]».

Сегодняшнему человеку хватает недостаточного и даже отвратительного, более того, он этим восхищается. С этим можно было бы примириться, когда б он ценил достаточное, а его-то он как раз ненавидит. Его предшественники — футуристы. Взорвать Венецию, чтобы уничтожить образец, было одним из их сокровенных мечтаний [100]. То, что казалось парадоксальным тогда, тем временем претворилось в жизнь недраматическим, почти незаметным образом — архитектурно, литературно, теологически — куда ни глянь. Стирание городов бомбами было лишь подтверждением этого, жестокой аббревиатурой.

Разгрузка и погрузка — это своеобразная лотерея. На сей раз нам выпал выигрышный билет, поскольку количество товаров оказалось таким большим, что «Гамбург» простоял на якоре в порту Суэттенгема еще почти до вечера.

Вчера я приметил для себя тропинку, совсем близко от гавани уводящую в заросшие лесом болота. Рано утром мы снова отыскали ее, и таким образом я смог осуществить одно старое желание: однажды пройтись пешком по мангровому лесу, а не только смотреть на его бледные скелеты, проезжая мимо.

Сначала, правда, показалось, что обрадовался я слишком рано. Тропа вскоре оборвалась в весьма неуютном месте, у огромной мусорной кучи, на которой вороны и бездомные собаки возились с отбросами. К счастью, оттуда вдоль илистых ручейков тянулась заросшая камышами полоска песка. Мы могли медленно подниматься и спускаться по этому выступу, время от времени присаживаясь на песок, чтобы спокойно созерцать лес, воду и иловые отмели. Оно того стоило.

К наслаждениям подобного обхода относится нахождение понятий в созерцании, их осуществление в пластическом настоящем. Обо всем, что предлагалось взгляду, я уже читал в путевых описаниях и трудах по ботанике, слышал на лекциях и докладах. Теперь в этот костяк вставлялись предметы; бледная абстракция превращалась в цветную картину.

Так вот, здесь были бесчисленные крабы, большие и маленькие; при малейшем нашем движении они семенили в свои укрытия. Поперечным движением они торопливо пробегали по песчаной отмели — существа из фарфора, выставивившие вверх синие и красные клешни. Тут были стоящие на ходулях кусты и деревья с жесткой, напоминающей лавр листвой; за едва уловимыми различиями в окраске таились многочисленные и очень разные виды. С деревьев капала вода. Тут же висели и плоды, уже созревшие эмбрионы, изящные, зеленые торпеды с венками ресниц, которые гарантировали вертикальное падение. Я смог взять их в руку. И в самом деле: они, должно быть, глубоко врезаются в почву и быстро пускают корни, чтобы удержаться при постоянных отливах и приливах. Наконец, здесь были и рыбы, которые дышат легкими и взбираются на голые корни; когда я шел вдоль берега, они, как лягушки, шлепались в воду и ускользали прочь, будто лодки.

То был странно половинчатый или удвоенный мир, царство земноводных существ после всемирного потопа или в лагуне каменноугольного периода. Ил был средой их обитания. Некоторые из этих созданий вышли из воды, другие хотели туда вернуться. И Протей был во всем, витал в воздухе, как будто становление то концентрировалось в одной точке, то становилось безвременным и растворялось в жизненном потоке: в восходящих испарениях, которые смешивались с падающими каплями, в бурлении и кипении водоемов, в извержении крошечных кратеров из иловых отмелей — тысяча признаков скрытой, едва уловимой органами чувств деятельности. И все опять смолкало.