Эрнст Юнгер - Семьдесят минуло - дневники. 1965–1970

Во второй половине дня мы сделали длинную остановку в Касабланке. Я отправился немного побродить в окрестностях аэропорта, собирая растения, и потом вспомнил, что в этом городе у меня есть читатель: Анри Амьё, который несколько дней назад неожиданно навестил меня в Вильфлингене. Я отыскал его фамилию в телефонной книге и позвонил. Спустя час мы приветствовали его с супругой в ресторане аэропорта и побеседовали за бокалом вина. Анри Амьё — ветеран Первой мировой войны и живет здесь (ему подходит местный климат), как многие французы, на свою пенсию. Молодым людям, которые не могут представить себе то время, он дарит «Orages d'Acier» [990].

Сердечно распрощались. Затем мы продолжили полет в Агадир и заняли бунгало в гостинице «Салам».

К Золотой дюне, там великолепное купание.

Изголодавшаяся страна. У арабов взгляд хищной птицы. Они хотят выклянчить хоть что-нибудь, хотя бы одну сигарету: взгляд бесстыдный, голый. Припоминаю, как я услышал от одного негра: память о колониальном господстве белых можно вытеснить — память об арабских работорговцах никогда. Это живет в крови, в корнях.

Экипаж кораблей, еще в прошлом столетии терпевших крушение у этого побережья, рассматривался как желанная добыча; матросы и пассажиры, мужчины и женщины продавались в рабство. Если им везло, их вызволял консул. Прототип — древний старик, который запрыгивает на потерпевших кораблекрушение у его острова и скачет на них верхом до тех пор, пока они не гибнут от измождения.

Во второй половине дня в городе. В результате землетрясения 1960 года Агадир был полностью разрушен и заново построен на другом месте. Блочная архитектура; этому впечатлению способствуют плоские крыши. Муэдзин больше не кричит; молитва транслируется через динамик. Прогресс в технике; уже Гюисманс сетовал на переход к механическому звуку.

Во сне опять у букиниста Лафера.

Прогулка по пляжу — на сей раз в другую, уже европеизированную сторону, по которой гуляют и мавританки — изящные существа, по крайней мере, молодые — как светло-коричневые ящерицы. Гаремные обычаи становятся менее строгими, однако все еще можно видеть многих под паранджой.

Красивые скорлупы моллюсков: башенные ракушки [991], ножны [992], пателлы [993], переливающиеся всеми цветами радуги мидии, а также клешни больших крабов и позвонки дельфинов, прибитая волнами мурена: черная, разводами цвета слоновой кости имитирующая мрамор.

Есть трагикомедии, а также мотивы наполовину комического, наполовину гадкого свойства.

В первой половине дня мы забрались на одну из небольших лесистых вершин неподалеку от моря. Штирляйн осталась на береговой стороне, тогда как я предпринял обход, собирая растения. Вдруг, откуда ни возьмись, вынырнул какой-то туземец темного сорта, уже почти черный, в плавках, и принялся помогать мне. Чтоб от него отвязаться, я предложил ему монету.

Он отказался: «Oh, no money», сопроводив слова непристойным движением руки. Я делаю вид, что нахожу это хорошей шуткой, смеюсь, толкаю его под ребра и продолжаю обход.

Добравшись опять до Штирляйн, я вижу, как смуглый человек приближается с другой стороны. Он тотчас же опускается на колени, стягивает плавки и показывает себя в таком виде, который понравился бы божественному маркизу. При этом он пристально смотрит на нас преисполненным любви взглядом.

Как вести себя в такой ситуации? Мой земляк, барон фон Книгге, не предусмотрел ее в своем «Обхождении с людьми». Я говорю:

— Начальник полиции — мой друг. Это может вам до рого обойтись. Потянет, полагаю, года на два.

Он отвечает:

— Что? Разве это запрещено? Defendu de faire l'amour? [994]

— Запрещено не это — а как вы себя демонстрируете.

Он скорчил гримасу, снова натянул плавки и удалился. Атака не удалась.

Один раз он все же обернулся и крикнул в нашу сторону:

— Vous n'etes pas maries.

«Вы же не в браке». Это можно принять за комплимент.

Снова на левой стороне пляжа. Великолепный прибой. Череп дельфина.

Песок и прибой. Каждая откатывающаяся волна оставляет узор, который стирает каждая набегающая. Одна картина отбрасывается и набрасывается новая; при отступлении раскрывается дверь. Никакого перехода — настоящая смена стиля.

Песок рассортировывается на мелкие и крупные зерна, но одновременно переплетается полосами и лентами, как будто в узоре соединились материальные и духовные силы.