Эрнст Юнгер - Семьдесят минуло - дневники. 1965–1970

Кроме того, обычно они никогда в таких случаях не ездили автобусом, предназначенном для персонала, а пользовались личным автомобилем, прихватывая владельца стройки Альфреда Тёпфера и его жену. В тот день, что тоже прежде почти не случалось, в обстоятельства дела вмешались оба их сына: поскольку им потребовалось зачем-то съездить в город, профессор отдал им свою машину и сел в автобус.

Итак, вопрос ясен; несчастье стало результатом череды случайных обстоятельств. Обычно в таких случаях говорят: «Так и должно было произойти». Правда, нагромождение случайностей и их тесное переплетение поразительно… С другой стороны ему соответствует редкостный характер аварии; нам следует рассмотреть это зеркально. Притом статистически: среди миллионов столкновений и тысяч аварий встречаются и уникальные варианты. Сколько деталей должны совпасть во времени и пространстве, прежде чем счастливчику выпадет его Великий жребий. Рассматриваем ли мы это как чистую случайность или, к чему склоняются многие, как предопределенность, статья особая. Причина и следствие наличествуют всегда. Тот, кто хотел бы противопоставить друг другу метафизику и причинность, ступает на ложный путь. Разумеется, возможно и то, что причинность играет роль судебного исполнителя.

В данном же случае произошло нечто иное, что поставило меня в тупик… нечто иное, чем действие тонких нитей в кукольном театре жизни, которые притягивают непредвиденное. Более тревожным кажется мне обстоятельство, которое отсылает назад во времени и суть которого заключается в последовательности, в очередности: приблизительно за месяц до этого профессору приснилось это событие.

Правда, в том сне отсутствовала техническая деталь. Профессор стоял с супругой у поручней корабля; они смотрели на море. Вода была спокойной; тем более страшно поразил могучий вал, который, пенясь, внезапно накатил на них и выхватил стоявшую рядом с ним жену. Профессор звал «мамочку» — однако та не ответила.

Раздирающий, жуткий звук, с каким мимо прошла волна, врезался ему в память. Он был таким же, с каким грейфер распорол автобус.

Подобное сновидение не подчиняется законам статистики и их вероятности. Большее остается под спудом. Когда это осознается, то крошечная трещина позволяет бросить взгляд на другую, слепую сторону зеркала. Оттуда авария кажется вариантом сна, переносом произведения искусства в реальный, технический мир.

Дополнение к записи о дне рождения в 1966 году [912]: к чему ночное перебирание конфликтов, которые давно сгладились временем, и участники которых покоятся в могиле? Они еще при жизни простили нас, да и сами были не без греха и часто несправедливы.

За этим должно скрываться еще что-то, какое-то pater peccavi [913], которое донимает нас сильнее, чем эпизодические огрехи. Но отец сам был только исполняющим обязанности: в любом временном беспорядке скрывается космическое нарушение.

Мы осторожно движемся по своей жизни, словно по лезвию, и ощущаем оставленные зазубрины. Клинок хранился в прошлом, как в ножнах, и мы знаем лишь некоторые из его мест. Но однажды мы должны предъявить его, освобожденного от времени. Нас мучают не капризы; это предзнание.

Что дольше биоса живет во времени? Среди прочего — его оснащение. Скорлупы и панцири, кости и зубы, оболочки и хомуты, каменные ядра и клеточные стенки. Каркасы из извести и кремня, конструкции из рога и слоновой кости. Как если бы долгого срока оказалось недостаточно, все это еще раз отвердевает, переводится в ископаемое состояние. В Сардинии я находил на морском берегу окаменевшие ракушки буквально рядом с только что намытыми, а в сицилийской пещере — домики сегодняшних улиток среди их окаменевших предков, они почти не отличались друг от друга.

Органические конструкции: жизнь встраивает в себя мертвое. Так дом несется колоннами, подпирается балками. Жизнь царит в комнатах и парадных залах. Но без стен не было бы и комнаты. Даже амеба нуждается в наружном слое. Усики виноградной лозы лучше всего справляются со своей задачей тогда, когда они отмерли. Они передают свою силу.

Ввиду суверенного применения и смешения мертвых и живых тканей нелегко отмахнуться от вопроса о центре строительного плана, независимо от того, ответил ли ты на него и как.

Художник предоставляет отвечать философу; он же наглядно показывает проблему. Он рисует погруженных в созерцание черепа мыслителей, а также череп, стоящий на книгах, как Караваджо. Цвет здесь, так же, как и там, жив.