Виктор Степанов - Юрий Гагарин

Академик В. Н. Петров: «Я глубоко убежден: пройдет не одно десятилетие, пройдут века, в памяти человечества многое сотрется или утратит свою первозданную ценность, но имя Юрия Гагарина в анналах истории земной цивилизации останется навсегда».

Павел Попович: «Есть такое понятие — «гражданская зрелость». Когда человек вступит в пору своей гражданской зрелости, зависит не от того, сколько лет он уже прожил на свете, а от того, в каком возрасте он осознал себя гражданином. Созревает раньше тот, кто раньше начинает самостоятельную жизнь. Иначе говоря, надо как можно раньше, как можно смелее вступать в жизнь.

Мы знаем, что Щорс в двадцать лет командовал полком, а Тухачевский в двадцать с небольшим — целой армией. Мы знаем молодых профессоров, докторов наук. Знаем и молодых конструкторов космических кораблей. Знаем мы и Юрия Гагарина. Скажите, мог бы он сформироваться как личность, обрести гражданскую зрелость к двадцати пяти годам, если бы он свои молодые годы провел не на ветру жизни, а под крылышком у папаши с мамашей? Вы знаете его биографию. С пятнадцати лет он начал сам распоряжаться своей судьбой».

Владимир Шаталов: «Вспоминая о Юрии Алексеевиче Гагарине, я не могу обойти молчанием то огромное, чисто человеческое влияние, которое он имел на каждого из нас.

Природа щедро одарила его, и у Гагарина было чему поучиться. Возьмите хотя бы — теперь уже всему миру известно — гагаринское самообладание. Он спокойно спал перед своим полетом в неизвестное. А это не так-то просто: ожидание полета — даже самого обычного — труднее других ожиданий. Каждый космонавт знает: самое тягостное время — последние минуты на Земле, вне корабля. Но Юра показал, что и тут можно сохранять бодрость духа, оставаться веселым, спокойным, уравновешенным.

Таким он был и на самом, пожалуй, ответственном участке полета — при вхождении корабля в плотные слои атмосферы, когда горит обшивка, когда космонавтом овладевает напряженное состояние ожидания: ведь до приземления остаются считанные минуты. После того как в космосе побывал Гагарин, эти томительные мгновения стали для нас, его продолжателей, психологически более легкими.

Но, наверное, главное, чему научил нас Гагарин, так это — отношение к людям».

Алексей Леонов: «Юрию Гагарину выпала честь открыть навигацию на маршруте Байконур — космос. Время показало, что выбор был сделан правильно.

Тогда, перед первым полетом, от Гагарина прежде всего требовались мужество, знания, умение управлять космическим кораблем, идеальное здоровье. А потом он стал полпредом нашей страны. Вот здесь-то и проявились в полной мере его природный ум, такт в общении с людьми, широкий масштаб мышления.

Он обладал удивительной способностью в каждом своем товарище подмечать лучшее, обращать внимание других на это лучшее. Причем делал он это очень тонко, деликатно, так, что человек от его похвалы чувствовал себя окрыленным».

Георгий Береговой: «Я познакомился с Юрием Алексеевичем, когда он уже находился в зените славы. Людям, не встречавшимся с ним лично, Гагарин казался тогда каким-то необыкновенным человеком. А он тем временем оставался таким же, каким был до полета, — простым, скромным, отзывчивым. Мы, его товарищи по профессии, видели в нем благожелательного, умного советчика, образцового офицера. И хотя он был моложе некоторых из нас, поучиться у него можно было многому. Выдержка, дисциплинированность, необычайное трудолюбие, оптимизм, эрудиция, убежденная целеустремленность коммуниста, общительность и доброта — всеми этими благородными качествами Юрий Алексеевич Гагарин был наделен очень щедро и ими, собственно, руководствовался во всей своей жизни».

Из окна было видно все то же. С шестого этажа, казалось, будто поблескивающие молодой бронзой сосенки привстают на цыпочки и тянутся, тянутся кверху, делаясь от этого еще стройней.

— Это еще папа сажал, — говорила Валентина двум девочкам, когда они все вместе выходили на балкон.

Чуть левее, через поляну, вдоль узкой тропинки толпились березы.

— По утрам папа выбегал на эту тропинку. Быстрым, как на курсантской физзарядке, шагом проходил дальше, почти до самого вот того шоссе. А возвращаясь, непременно останавливался под березами и дышал. Быть может, он ловил запахи далекого деревенского детства… Он очень любил эти деревья…

Валентина отворачивалась, отходила от окна: смотреть на то, чего каждый день касался его взгляд, вернее, на то, что как бы осталось его взглядом — это свечение сосенок, трепет листвы на березках, золотисто-белая россыпь ромашек на лужайке, — смотреть на это было невыносимо. Она захлопывала окно, задергивала штору, и голоса дочерей возвращали ее к действительности.