Ролан Быков - Я побит - начну сначала!

Суть в искусстве — его развитие, рождение художников, которых и профессионализм не изгорбатит. Обаяние свежести и молодости не есть еще красота и совершенство. Это есть обаяние начала и надежд. Но в нем чрезвычайно сильно и впечатляюще прикосновение к Великому. Тут дело не в том, что профессия корыстна, тут дело в умении обращаться с опытом, который и благо, и рутина, и достоинство, и проклятие. Незнание — сила, но профессионализм — это уже «ученое незнание» (и не только по Николаю Кузанскому). Просто незнание выигрывает перед знанием, но лишь однократно. Искусство — это жизнь духа в веках. Это знание и накопление знаний, накопление культурной мощи Духа. Чур, на новенького! — Радуга бабочки, момент, игра разбивающихся о камень брызг. Что она без солнца и без векового колебания океана? Хотя во взметнувшейся у скалы волне — вся формула мгновения искусства. Тут тоже двуединство и третье — оставшаяся во впечатлении красота.

Триединство — это причина + следствие + оставшийся в вечности жизни духа их смысл и след.

Это единое в триединстве.

А Кузанского надо бы попытаться понять и немного законспектировать. Мне действительно, как человеку, возросшему на измерении чисел, веса и т.д., сугубо чужеродно все, что он противопоставляет этому. Незнание как постижение непостижимого кажется мне той самой схоластической уловкой, о которой хочется сказать словами Евангелия от Матфея: «Фарисеи, книжники и лицемеры».

Ох, не зря церковь прокляла актеров изначально! Сама сущность актерского творчества — это признание тождества человеков. Церковь прокляла скоморохов по поводу сквернословия и хулы, но не по этой причине, ох, не по этой! В самой сути актерства мерещилось ей кощунство (не говоря уже о последующем совпадении в русском языке слов «образ»). И церковь сквернословила, и церковь хулила, и безобразничала, и бражничала. Не безнравственность скоморошьей братии пугала политиков от религии. В актерствовании было постижение Его через кошмарное «Я» древнего актера. Это была крамола! Это было нападение на политическую сущность Церкви. Это была изначально не дозволенная демократизация сущности религии. Это была не просто демократизация — нападение на власть Церкви над Богом.

Скоморох от черта! Скоморох был сомнением, ересью. Это для Церкви! А по сути, в изначальном актерстве было начало созерцания — измерение бытия образом. Скоморох, наверное, часто смешил. Но, скорее всего, больше радовал, смешил. Радость состояла в открытии тождества с миром, в факте победы Духа ад фактом. Осмысленный в образе факт жизни терял свою транс-цедентальную власть над человеком. Факт становился исследованным, факт становился в ряд духовной жизни.

Не надо только примитивно обрушиваться на Церковь — особенно тех лет. Ой, не надо! Силой берегла она Духовность. И сегодня церковники и еретики должны быть похоронены в одной братской могиле, как Франко похоронил республиканцев и фалангистов: тут покоятся патриоты Испании. Церковь — это зарождение плода цивилизации, духовности, знаний, служения, веры и в конечном итоге — Добра. Оно бы лучше иначе, да не могло быть иначе. Великое созерцание мудрецов - их итог, их вершина — в зародыше лежит в рождении профессии лицедеев. Приход к объективному от субъективного есть структура актерской профессии; она же - религия.

Были у Эдика Успенского. Он рассказал шикарную драматургическую историю:

«На границу приезжал кагебист, опрашивал своих осведомителей и, прощаясь, по пьянке признался, что хвастался начальнику заставы, что обо всем знает лучше него. Начальник заставы поспорил с ним на ящик водки, что знает всех его осведомителей. Назавтра объявил тревогу, встал вместе с кагебистом перед строем и скомандовал:

— Все, кто сотрудничает с майором таким-то, — два шага вперед!

Расчет был точен: осведомители решили, что так надо, и четко выполнили команду.

— Забирай своих стукачей и катись отсюда!..»

Пришло в голову — Эдик у себя в кабинете (иконы, служба в записи на проигрывателе) устроил Успенский собор...

Эдик бледен, устал, глаза загнанные. Эдик всегда нравился и сейчас нравится. Если даже он играет, то в хорошие игры. И он вовсе не позер — он отличник.

Не приходит простая счастливая мысль. Одна. Единственная. Но ведь где-то она есть!

Одна-единственная мысль —

Капризное дитя удачи,

Та, что возносит сразу ввысь,

Та, что решает все задачи.

Искать ее и день, и ночь,

И не найти, вконец отчаясь,