Федор Раззаков - Досье на звезд - правда, домыслы, сенсации. Их любят, о них говорят

В самом конце того же года Герман наконец завершил работу над многострадальным «Хрусталевым». В мае следующего года фильм был включен в конкурсный показ Каннского кинофестиваля. И там провалился. Чтобы реально представить себе те события, стоит обратиться к газетам того периода.

«Сегодня», 23 мая, Ю. Гладильщиков: «Картина «Хрусталев, машину!», работу над которой режиссер Алексей Герман продолжал чуть ли не до начала этой недели, все-таки успела к сроку. На каннском пресс-показе «лома» не наблюдалось, зато публика собралась сверхкачественная: ведущие западные кинокритики и идеологи основных кинофестивалей. Чувствовалось всеобщее возбуждение. От Германа, классика европейского уровня, ожидали сенсации. Наши (журналисты, продюсеры и пр.) болели за него особенно, ведь наконец-то появился шанс победить на чемпионате мира по кино в Канне, где мы выигрывали лишь раз, еще сорок лет назад (1958 год, «Летят журавли»).

Увы, с фильма ушло две трети зала. То же самое повторилось и на официальных показах для публики в смокингах и бабочках. При этом у Германа много поклонников, которые считают, что его работу можно сравнить с творчеством Фолкнера, или Джойса (если говорить о литературе), или Шенберга (если говорить о музыке), но вся беда в том, что люди, привыкшие читать исключительно Бальзака и Толстого, а то и дешевые дамские романы, не готовы к восприятию Джойса.

Публике и впрямь сложно. Речь идет о 1953 годе, «деле врачей» и смерти Сталина. Знаменитый врач в генеральском чине (роскошная квартира, домработница, шофер) в течение одного дня проходит через все слои общества и круги ада. После внезапного ареста его прямо в тюремной машине насилуют зеки. Но до ГУЛАГа он так и не доезжает: ему возвращают и погоны, и квартиру, поскольку его помощь срочно требуется для спасения кого-то из вождей (в умирающем старике герой-генерал не сразу признает Иосифа Виссарионовича).

Однако первые полтора часа (фильм идет 2 часа 20 минут) иностранцы не понимают ничего. Герман в отличие от режиссеров из Голливуда не помогает публике объяснениями и даже не говорит, в какое именно время происходят события. Что-то типа потока сознания или бреда. Сотни персонажей, каждый из которых появляется лишь на миг и произносит странную фразу. Такие же странные полутемные комнаты и коридоры, заполненные непонятными предметами.

После просмотра, когда начинаешь анализировать увиденное, концы сходятся с концами. Жуткая сцена изнасилования и вовсе снята так, как не снимал никто и никогда: становится ясно, что Герман на голову выше большинства знаменитых режиссеров современности. Но чтобы это оценить, зрителям необходимо прилагать усилия, на которые большинство не способно…»

«Известия», 23 мая, В. Кичин: «Рукоделию каннского репертуара Герман противопоставил фильм резко мужской и мужественный, и он здесь смотрится, как Шекспир на фоне оперетт.

Критика отнеслась к фильму крайне сурово. «Какофония образов», — пишет о фильме журнал «Вэрайети». В рейтинге журнала «Ля фильм Франсе» критики дружно выставили самые низкие оценки. В рейтинге журнала «Скрин Интернэшнл» высший балл поставила только критик из Финляндии, по «паре» влепили Канада и Франция, по «колу» — Бельгия и Греция. Италия, Испания, Англия и США картину вовсе проигнорировали, что свидетельствует об отсутствии интереса не только к Герману, но и к русской кинематографии в ее нынешнем состоянии; нарушив традицию фестиваля, большинство изданий вышли без рецензий на конкурсный фильм…»

Фильм Германа не получил в Каннах ничего, разве что утешительную реплику президента фестиваля: «Герман опережает кинематограф на пять лет, это станет классикой». Однако сам Герман к своей неудаче отнесся на удивление спокойно. В одном из интервью он сказал:

«Я понимал, что мы «пролетим» — и одновременно не понимал. Шесть лет назад я был членом жюри Каннского фестиваля и приблизительно знал, что требуется. Кинематографу прежде всего требуется праздник. Без этого продавать и покупать картины довольно трудно. И Канны — замечательный, прекрасно организованный праздник с красной лестницей, кинозвездами, морем, вертолетами, которые возят по небу названия фильмов… Шоу — и кинорынок. Наша тяжелая, трудная картина не просто плохо вписывалась во все это — она вызывала отторжение. После просмотра от меня отворачивались даже те, кто прежде любил. Когда-то про «Лапшина» мне говорили: «Дико сложно, но здорово». Сегодня та картина кажется простой, как репа. В «Хрусталеве» — принципиально другой язык. Другой даже по отношению к нашим прошлым фильмам.