Array Array - Двадцать лет в батискафе.

Во время этого погружения ректор Дюбюиссон задумал разработать конструкцию прибора для измерения рН — показателя концентрации ионов водорода в морской воде, что он и сделал, прибегнув к помощи господина Дистэша. Несколько лет спустя, 15 октября 1959 года, он лично испытал этот прибор, изготов­ленный в Бельгии. И я снова делил с ним кабину батискафа. На этот раз прогулка прошла далеко не так спокойно, по край­ней мере для меня. Как всегда, сразу после начала погружения я стал измерять содержание углекислоты в воздухе, которым мы дышали. Военно-морская база снабдила меня для этого новым, усовершенствованным прибором. Выяснилось, что содержание СО 2в воздухе кабины составляет 1%. Это выше нормы. Я по­спешно вскрыл несколько пакетов негашеной извести и пере­сыпал их содержимое в сетки, которые развесил по кабине. За два часа содержание углекислоты не только не уменьшилось, но, наоборот, превысило 2%. Такого у меня никогда не случалось. Может быть, известь недоброкачественная? Я вскрыл еще не­сколько пакетов и развесил сетки с известью по всей кабине. Ситуация начинала меня тревожить. Время от времени я всматривался в улыбающееся лицо моего спутника, ища в нем признаки отравления: он сидел перед иллюминатором ниже, чем я и теоретически должен был бы первым почувствовать недо­могание. Но нет, голос его оставался бодр и весел. Я начал сом­неваться в показаниях газоанализатора и сокрушался, что не захватил с собой старый верный прибор Дрегера, который меня ни разу не подвел. К тому времени, когда батискаф опустился на дно, стрелка газоанализатора дошла до упора и показала свыше 5% СО 2. Сейчас я уверен, что при таком количестве из­вести в сетках, воздух в кабине был у нас тогда чище, чем ко­гда-либо. Дюбюиссон, между прочим, до сих пор при случае шутливо обвиняет меня в попытке заживо похоронить его в не­гашеной извести. Нет, я не покушался на его жизнь; наоборот, я как никогда был озабочен состоянием здоровья своего спут­ника, прислушивался к его интонациям, ловил каждое его слово.

Кстати, я заметил, что разговоры в кабине батискафа всегда воспринимаются как нечто чрезвычайно значительное — может быть, само ощущение, что мы остались наедине в бескрайних морских глубинах, придает им особый вес? Мои спутники все­гда казались мне необычайно сильными личностями. Все они в какой-то мере способствовали моему развитию, хотя бы пото­му, что делились со мной своими познаниями в различных об­ластях. Господин Трегубов, например, рассказывал мне о планк­тоне, этом сокровище морей, без которого не было бы рыб. Бу­дучи директором биостанции в Вильфранш-сюр-мер, он уже тридцать лет изучал планктон и считался в этой области одним из крупнейших в мире специалистов. Батискаф мог сослужить ему хорошую службу, поэтому было решено, что «ФНРС-ІІI» от­правится в Вильфранш, чтобы дать Трегубову возможность совершить несколько погружений для проверки результатов, полученных при наблюдениях с поверхности.

Кажется, я нигде не упомянул, что Трегубов был русским. В 1916 году он по распоряжению царского правительства был послан, а вернее, откомандирован на станцию Вильфранш, которая тогда принадлежала русским, и остался на своем посту, когда после Октябрьской революции станция перешла в собст­венность Франции. В 1956 году, семидесяти лет от роду, Тре­губов совершил свое первое погружение. На протяжении после­дующих четырех лет он двенадцать раз опускался на большие глубины, как днем, так и ночью. Я навсегда сохраню память об этом подвижном старике, готовом в любую погоду, в любое время суток сесть в надувную лодку или спуститься в шахту батискафа. Во время погружений он не расставался со своим беретом и термосом, полным кофе, приготовленного госпожой Трегубовой. Блестящий собеседник, он, не отрываясь от своих наблюдений, рассказывал мне разные необычайные истории, причем говорил на ломаном французском языке с сильным рус­ским акцентом и — уж не знаю по какой причине — опускал решительно все артикли.

От него я узнал целый ряд названий, пока мало кому из­вестных, которым в недалеком будущем суждено занять место в ресторанных меню. Благодаря его урокам я научился делить мир морских животных на планктон — крохотные организмы, дрейфующие более или менее пассивно, нектон — активно пла­вающие животные и бентос, в состав которого входят все при­донные животные.

Как видно из моего рассказа, биологи оказались в извест­ной мере первыми, кто заинтересовался батискафами. Это и по­нятно: батискафы позволили изучать рыб и морских животных в естественных условиях. Но недалек тот день, когда и ученые других специальностей присоединятся к биологам, и батискаф станет универсальной лабораторией для изучения мира боль­ших глубин, все больше привлекающих внимание человека.