27 янв./9 февр. (понедельник).
Четвертый день на пароходе. Последний раз увидела русский берег. Заплакала. Тяжелое чувство охватило меня.
Слегка качает. Народу так много, что ночью нельзя пройти в уборную. Спят везде — на столах, под столами, в проходах, на палубе, в автомобилях, словом, везде тела, тела.
Вечером мы выходили на палубу.
Мы в открытом море. Как это путешествие не похоже на прежние. Впереди темнота и жуть. Позади — ужас и безнадежность. Главная тревога за оставшихся: успели ли те, кто хотел, спастись? […]
А у нас в кают-кампании веселье. Вся молодежь хорошо знакома друг с другом, почти все музыкальны, два дня дают представление, поют оперы. Все друг друга называют по имени и отчеству. Здесь певец Федя Рабинович, семья доктора М. с сыновьями. Одного из них летом удалось спасти из чрезвычайки, только потому, что убедили, что он вообще очень глуп. Вид его не противоречит этому утверждению. Спят все вповалку, некоторые у самых наших дверей.
28 янв./10 февраля (вторник).
Пятый день на пароходе.
Качает ужасно. Лежим на одной койке почти сутки. Мучаем друг друга своими ногами. Нас уже четверо. Ник[одим] Павл[ович] попросил Ек. Ник. [Яценко] быть при нем, — значит, сердце его стало беспокоить. Она, бедная, примостилась на коротеньком диванчике. Она удивительно предана ему.
Должны войти в Босфор, но почему-то не входим. […]
За нашей дверью хохот, разговоры — молодежь веселится… […]
29 янв./11 февраля (среда).
Шестой день на пароходе.
В Босфор еще не попали. Оказывается, мы сбились с пути. Значит, 24 часа плаваем по минному полю. Качает очень сильно. Мы уже с Яном ничего не говорим, по глазам понимаем, что дело нешуточное.
Г-жа М. очень страдает, но время от времени она неожиданно спрашивает: «Сережа, Сережа, мы маяк проехали?» — «Проехали, мама, проехали» — отвечает он успокоительным тоном. И, несмотря на качку, на то, что в наш иллюминатор льется вода, и я лежу на мокром холодном тюфяке, мы все начинаем хохотать, даже Ник. Павл. смеется.
Ян все же умудрился сойти и пройти кой-куда, через тела. Говорит, что один нужник совершенно разбит. Воображаю, что будет теперь.
30 янв./12 февраля (четверг).
Седьмой день на пароходе.
Мы в Босфоре. И все понемногу воскресают. 36 часов большинство не вставало с места. А что делалось в трюме, трудно даже вообразить.
Вошли в Босфор только потому, что оказался на пароходе русский капитан. […] И вошли мы первые из 4 пароходов. Наш капитан был все время пьян, вход в Босфор знал плохо. Его напоили и когда он заснул, командовать стал наш русский. Мне это приятно.
Понемногу все выползают из кают. Поднимаются на палубу. Умываются. Очередь у нужника. Очередь за красным вином, которым даром угощают французы так же, как и хлебом. […]
31 янв./13 февраля (пятница).
Сегодня неделя, как мы живем в нашей крохотной квартирке вчетвером. Мы с Ек. Ник. убрали ее. Она молодец, что значит — была сестрой.
Все делает ловко и хорошо. Я решила ничего не есть, пока не спущусь на землю, только пить красное вино. Бог даст, не заболею, ибо ходить «туда» нет моих сил. Что же делалось в третьем классе!
Потащили нас по Босфору. В первый раз вижу Стамбул с его минаретами в снегу. Тащимся в Тузлы, где грозят нас купать. […] На Константинополь смотрю безучастно. Ян в каюте, он даже не захотел взглянуть на столь любимый им город.
Выходим в Мраморное море. Покачивает. Тузлы. […]
1/14 февраля.
Все еще на пароходе. В Тузлах нас не спустили. Потащили обратно в город.
Присматриваюсь к пассажирам. Кроме перечисленных, еще есть несколько невест французских офицеров. […] Нас обещают спустить в первую голову, так как мы «протэжэ франсэ». На пароходе волнение. Многие уже боятся, Пеговы, которые оставили все в Одессе, чувствуют себя плохо, боятся доносов — ведь у них жил Северный. […] Со всех сторон просят чистых рубашек, а у меня всего 3, только что купленных, да одна лишь чистая.
Покупали апельсины у лодочников на серебряные деньги. Дорого. Вообще, в Костантинополе жить будет очень дорого. И где мы устроимся — один Бог знает.
Ник[одим] Павл[ович] и здесь уютно пьет кофе и чай. Ест консервы. […] С одним пассажиром было плохо, у него заворот кишок.
Раздают консервное мясо, которое почему-то все называют «обезьяньим». Мы не едим его. Ян пьет кофе, ест сало. Я же питаюсь только жидкостями. Главное — красное вино. […]
[На этом кончаются записи этого периода. Записывала ли Вера Николаевна во время жизни в Константинополе, а потом в Болгарии и Сербии, мне неизвестно. В архиве этих записей нет. Записи обоих Буниных возобновляются только в Париже.]
Читать дальше