Ханна Кралль: Успеть до Господа Бога

— А через стену можно было что-нибудь увидеть на арийской стороне?

— Да. Стена доходила только до уровня второго этажа. Так что с третьего этажа была видна та улица. Мы видели карусель, людей, слышали музыку; правда, мы очень боялись, что эта музыка заглушает нас, и те люди ничего не заметят, и что вообще никто в мире не заметит нас, нашу борьбу, погибших… И что стена эта такая большая, что ничто, никакая весточка о нас никогда не донесется.

Но из Лондона [7] С 1940 г. в Лондоне находилось правительство Польши в эмиграции. Премьер и министр обороны — генерал Владислав Сикорский (1881–1943). передали, что Сикорский посмертно наградил орденом Виртути Милитари [8] Орден Виртути Милитари — высший военный орден в Польше, основанный в 1792 г. королем Станиславом Августом. Восстановлен в 1919 г. после провозглашения независимости. Михала Клепфиша. Это тот парень, который на нашем чердаке своим телом закрыл пулемет, и мы смогли вырваться.

Инженер, двадцать лет с небольшим. Исключительно толковый парень.

Благодаря ему мы отбили атаку. И сразу пришли те трое с белым флагом. Парламентарии.

Я стоял вот здесь. Именно здесь, но ворота тогда были деревянные. Бетонный столб прежний, сарай, и, наверное, те же тополя.

Погоди, почему, собственно, я всегда стоял с этой стороны?

А-а, потому, что с той стороны шла толпа. Наверное, я боялся, что схватят и меня.

Тогда я был посыльным в больнице, и такова была моя работа: стоять у ворот на Умшлагплац и выводить из очереди больных. Наши люди определяли, кого надо было спасти, а я их, как больных, и выводил.

Я был беспощаден. Одна женщина умоляла меня вывести ее четырнадцатилетнюю дочь, но я мог взять только одного человека, поэтому я вывел Зосю, она была нашей лучшей связной. Я ее выводил четыре раза, и каждый раз ее хватали снова.

Как-то гнали передо мной людей, у которых не было «номерков жизни». Немцы раздавали такие номерки, и тем, у кого они были, обещали спасение. У всех в гетто была одна-единственная цель — получить номерок. Потом, правда, хватали и тех, с номерками…

Затем объявили, что право на жизнь получают работники фабрик, там понадобились швейные машины, и всем казалось, что швейные машины спасут им жизнь. За машины платили любые деньги. Но скоро пришли и за теми, с машинами.

Наконец объявили, что дают хлеб. Всем, кто согласится на работу, по три кило хлеба и мармелад.

Послушай, детка. Знаешь ли ты, чем был хлеб тогда в гетто? Если нет, то ты никогда не поймешь, почему тысячи людей пришли добровольно, чтобы с хлебом ехать в Треблинку. Никто так этого и не понял.

Хлеб раздавали здесь, вот на этом месте. Продолговатые, румяные буханки ситного хлеба.

И знаешь что?

Люди шли организованно, по четыре человека в колонне, сначала за хлебом, а потом в вагоны. Желающих было столько, что приходилось стоять в очереди; теперь приходилось отправлять по два транспорта в день — и все равно места не хватало.

Разумеется, мы знали.

В сорок втором году мы послали нашего человека, Зигмунта, узнать, что происходит с транспортами. Он поехал с железнодорожниками с Гданьского вокзала. В Соколове ему сказали, что там пути раздваиваются — одна дорога идет в Треблинку, и каждый день туда направляется поезд, заполненный людьми, а возвращается пустой. И что продовольствие туда не подвозят.

Зигмунт вернулся в гетто, мы обо всем написали в нашу газету, но никто не поверил. «Вы с ума сошли? — говорили нам, когда мы пытались убедить, что везут вовсе не на работы. — Неужто пошлют на смерть с хлебом? Загубить столько хлеба?!»

Акция длилась с двадцать второго июля по восьмое сентября сорок второго года, шесть недель. И все шесть недель я стоял у ворот. Вот здесь, на этом месте. На эту площадь я проводил четыреста тысяч человек. Видел тот же бетонный столб, что видишь и ты.

А в этой профшколе размещался наш госпиталь. Его ликвидировали восьмого сентября, в последний день акции. Наверху было несколько помещений с детьми; прежде чем немцы вошли внутрь, врач успела дать детям яд.

Я вижу, ты ничего не понимаешь. Она же спасла детей от газовой камеры, это было неслыханно, и люди считали ее поступок героическим.

В том госпитале люди лежали на полу, ожидая погрузки в вагоны; медсестры отыскивали среди них своих отцов и матерей и вводили им яд. Люди берегли яд только для самых близких — а та женщина отдала чужим детям свой цианистый калий!

Только один человек мог сказать правду во всеуслышание, Черняков [9] Адам Черняков (1800–1942) — деятель еврейских союзов ремесленников, с 1939 г. председатель Еврейского Совета, созданного немецкими оккупационными властями (Юденрат). В знак протеста против начавшейся акции насильственной отправки жителей гетто А. Черняков покончил с собой. . Ему бы поверили. Но он совершил самоубийство.