Георгий Литвин - Выход из мёртвого пространства

Но слышал я и рассказы студентов, ушедших на войну с Финляндией добровольцами и вернувшихся после перемирия, о том, какой несовершенной оказалась наша техника, какими нелепыми и даже необъяснимыми были просчеты командиров. Но разговоры эти, которые велись, разумеется, шепотом, проходили как-то мимо сознания. Даже не так, не проходили мимо, а отторгались им. Этого не может быть, потому что не может быть никогда - вот и все.

Гораздо внимательнее я вслушивался в разговоры, которые велись в нашей семье. Наверное, если то, что я пишу, читает молодой человек, многие разговоры наши покажутся ему странными. Только, молодой человек, я позволю себе привести одну шутку, которая принадлежит, кажется, Бернарду Шоу. Писал он примерно так: "Когда мне было 18 лет, я был уверен, что мой отец ужасно глуп. Когда мне исполнилось тридцать, я был просто потрясен, насколько мой отец за двенадцать лет поумнел". Не ручаюсь за точность, но за смысл - отвечаю полностью.

Больше всех войну у нас в семье ненавидел дядя моего отца - Феодосий Пирог, Георгиевский кавалер. В сражении под Порт-Артуром в пылу атаки он оказался в окружении японцев, выбивших у него из рук винтовку и пытавшихся взять его в плен. Тогда он начал крушить их медным котелком, оказавшимся в его руках. И - надо же! - разогнал-таки таким образом немало японцев. Подоспевшие товарищи его отбили, а командир этот поступок назвал геройским.

И этот русский богатырь, набожный христианин, сидя у нас за стаканом чая или рюмкой водки, говорил примерно так:

- Война будит в человеке самые страшные инстинкты. На ней человек не только врага убивает, он убивает самого себя. Каждый убивший убивает двоих того, кого убил, и самого себя.

А отец мой, человек малограмотный, степенно рассуждал, не стесняясь моего присутствия:

- Руководители наши по большей части люди не всегда умные. Но с ними мы сами можем разобраться. Это дело наше. Но если иностранец на нас попрет, защищаться надо до упора. Какие бы ласковые слова иностранец ни говорил, цель у него одна - пограбить, отнять чужое, наше то есть заиметь. Нельзя им верить. Насмотрелся я на немцев в восемнадцатом году. Второй раз смотреть уже охоты нет. Отечество от супостата защитить - дело святое!

Забегая вперед, расскажу об отце одну историю. Когда немцы взяли Харьков первый раз, видит он, что два солдата ведут по улице знакомую ему еврейку с маленькой дочкой. Она тоже его увидела да как закричит:

- Афанасий Николаевич! Вы же знаете, что я не еврейка, а армянка. Вы же у нас на свадьбе были! А документы наши сгорели при бомбежке! Подтвердите, спасите!

Отец пытается объяснить это солдатам. Бесполезно. Тогда он за ними следом в комендатуру. А там офицер, который по-русски вполне прилично говорит и понимает. Отец ему и начинает объяснять, мол, действительно тут ошибка, эта женщина армянка. Он вместе с ее мужем работал на заводе и на свадьбе у них был, ее родственники приезжали с Кавказа - все до одного армяне.

Офицер молча все выслушал и безразличным тоном говорит:

- Мы поверим вам, отпустим эту женщину. Но мы и проверим, и если вы солгали хоть слово, смерть будет не только вам, человеку седому, но и всем членам вашей семьи.

Женщину с дочкой отпустили. Отец посоветовал ей не- медленно уходить из города, в какое-нибудь село пробираться. Та схватила тележку, погрузила в нее швейную машинку, узелок с вещами - и, как говорится, дай бог ноги. В каком-то дальнем селе они с дочуркой нашли приют и таким образом спаслись.

После окончательного освобождения Харькова эта женщина с дочерью пришли к отцу, сердечно его благодарили. Только тогда соседи узнали о поступке отца. А он только одно повторял:

- А как же иначе? Нужно было спасать наших людей. Так все, кто себя порядочным считает, делали.

Мой отец никогда не произносил слово "интернационализм", зато слова "совесть", "честь", "порядочность" понимал отлично.

Вот почему я вспомнил шутку Бернарда Шоу. Хотя, наверное, ситуация, описанная мной, и не располагает вроде к тому, чтобы шутки вспоминать. Но историю эту, дорогой читатель, я вас очень прошу запомнить, и пусть она у вас в памяти будет тогда, когда дойдете вы, если хватит терпения, до тех страниц, когда я буду описывать наши воздушные бои. Но я уж слишком далеко забежал вперед.

Так что был я обыкновенным студентом с большой кашей в голове. Но в каше этой было сварено главное: на нас нападет скоро враг, враг этот - фашист, и если не убью его я, то убьет меня он, и не только меня, но и то, что вокруг меня: жизнь. Жизнь сложную, противоречивую, страшную порой, но до боли свою, но непонятную и ненужную ему, как пришельцу из какого-нибудь далекого космоса. Сравнение с пришельцем из космоса - это уже из сегодняшних дней, тогда я так не думал. Но чувствовал именно так. Вот моя исповедь о жизни в "предвоенный период".