Александр Степанович был знаменитым ученым и выдающимся инженером. И странно было слышать в его устах жалобы на бездушное отношение начальства к его опытам и открытиям…
Каждый свободный час Михаил уединялся в библиотеке. И чудеснейшее на белом свете занятие — рыться в книгах — доставляло ему радость: он успел узнать многое из истории и философии права, из политической экономии и статистики. Но покоя в душе не было: все писатели толковали предмет осторожнее, чем профессора в институте. А что-то очень важное в жизни проходило мимо, уносилось легкокрылой птицей в дальнюю даль от питерских холодов, в неизведанные края — к теплу, к свету, как вот эта запоздавшая стая скворцов за окном.
И в одну из бессонных ночей он вдруг понял, что над чужими фолиантами, следя за мыслью чужих людей, можно погрязнуть в чужих цитатах и постареть душой!
А это крах, taedium vitae — отвращение к жизни! Это позорный выстрел по горьковскому Буревестнику, чтоб не звучал над Россией набатный клич: «Пусть сильнее грянет буря!..»
На время были отставлены книги, Михаил жадно набросился на газеты. В них все бурлило и пенилось. Кто-то кидался на Горького и, как шавка из подворотни, гавкал на всю империю: «Где он увидел бурю, этот литературный отец босяков?» Кто-то читал отходную российской социал-демократии, смакуя подробности драки между большевиками и меньшевиками. Но больше всего газеты вопили о войне. Между строк угадывалось, что репортеры озабочены волной антивоенных демонстраций в Двинске, Варшаве, Кутаиси, Риге и Ченстохове. Сборища пораженцев разогнаны, и на улицах кое-где пролилась кровь. Но поднимают голову противники войны в Москве и в Санкт-Петербурге.
В больших статьях военных обозревателей уже не было речи о безусловной победе над японцами. Порт-Артур находился в осаде, с недели на неделю он мог пасть. И среди туманных формулировок о героизме и доблести русского войска все чаще проскальзывала мысль о том, как важен для великой империи почетный выход из войны…
Михаил когда-то мечтал быть генералом. Что-то и сейчас осталось от того давнего детского желания: студент Фрунзе с огромным интересом листал книги по истории войн и пытался представить себя в роли того или иного полководца в решающий момент сражения.
Но быть генералом в этой войне не хотелось. Даже таким, как Роман Исидорович Кондратенко — герой обороны Порт-Артура, готовый вместе с матросами и солдатами сложить голову на поле брани, но не сдать крепость.
То ли дело битва при Вальми, о которой недавно напомнил Кареев. Революционная Франция бросила тогда в бой против кадровых немецких войск необученные свои батальоны. И они с «Марсельезой» на устах, под знаменами Свободы, штурмом смяли врага!..
В эту пору раздумий Михаил решил все-таки пойти с рекомендательным письмом к Анненскому.
Хозяин встретил его в огромном кабинете просто и радушно. Усадил в глубокое кожаное кресло, быстро прочитал письмо Сенчиковского.
— Итак, мы с вами коллеги по профессии. У нас — у народников — многие мечтали о таком пути… Кстати, вы уже определили его окончательно или еще мучаетесь, блуждая в потемках?
— Нет, не блуждаю: будущее за социал-демократами. В институт пошел по велению сердца. А вот на общественном поприще своих сил не испробовал. И потому мучаюсь, если говорить вашими словами.
— Хвалю за откровенность! Мы тоже были такими в своей юности: прямота, смелость, жажда подвига и жизнелюбие. Но мы тогда ничего не знали о Марксе и по этой причине не могли даже спорить с ним.
— А зачем же спорить? Маркс — человек земной. Все его аргументы подкреплены фактами. А из фактов жизни им разработана стройная, научная система исторического материализма. И эта наука Маркса — самый верный путь в будущее…
Разговор мог бы продолжаться и долгий осенний вечер и длинную петербургскую ночь. Но подвалили гости из-за Нарвской заставы — рабочие парни с Путиловского со своим вожаком Николаем Гурьевичем Полетаевым.
Полетаев — худощавый мастеровой в косоворотке, в черной тройке, с серебряной цепочкой от часов на жилете — расправил ладонью длинные русые усы и подал знак товарищам. Парни мигом расселись на стульях, изредка оглядываясь на высокие напольные часы, чтобы не задеть их локтем.
Почти беспрерывно стали распахиваться двери. В сюртуках и визитках шла столичная интеллигенция — врачи, адвокаты, инженеры, журналисты.
Все вдруг закурили, дым повис облаком в светлом пятне над абажуром настольной лампы. И во всех углах начались громкие споры. Там — о войне, там — о Гапоне, там — о веяниях революции и «банкетной кампании» либералов, там — об Учредительном собрании.
Читать дальше