Вадим Сопряков - Восток — дело тонкое - Исповедь разведчика

В далеком детстве, когда был совсем еще маленьким, я называл своего дядю «мой вождь» и, сидя у него на коленях, трогал пальцем перекрещенные пропеллер и крылышки на его голубых петлицах. Позднее всегда с нетерпением ждал его возвращения из очередной загранкомандировки.

Случилось так, что моя мама разошлась с отцом, когда мне был год, и главным мужчиной в моей жизни, высочайшим авторитетом стал мой дядя, брат матери Александр Фрадкин — человек удивительной доброты, веселый, остроумный и, по-моему, просто по-мужски очень красивый. Кстати, в честь него я и был назван Александром.

Помню, что, возвращаясь в Москву из-за рубежа и живя здесь оседло пару лет, он часто ходил в военной форме, на его петлицах были два ромба, что обозначало воинское звание комдив, по-нынешнему то ли генерал-лейтенант, то ли генерал-майор. Я как-то спросил, почему он носит форму. Дядя ответил, что учится на оперфаке Академии имени Жуковского.

По рассказам мамы и ее братьев я знал, что Шура — так его называли все мы, его близкие, — детство провел в маленьком украинском городке (родился он в 1895 году), кончил гимназию, с началом Гражданской войны пошел добровольцем в Красную Армию. Проучился несколько месяцев в какой-то авиационной школе, стал военным летчиком, летал на бипланах, или, как их тогда называли, «этажерках». Воевал он на одном из южных фронтов.

Вспоминается такой, рассказанный мне мамой, забавный эпизод, имевший место в Екатеринославе (ныне Днепропетровск), куда к тому времени переехало многочисленное фрадкинское семейство. Было это, очевидно, в 1918 году. С мамой, необыкновенно красивой тогда восемнадцатилетней девушкой, познакомился и начал за ней весьма активно ухаживать Александр Вертинский, уже в те годы очень известный певец, композитор и поэт. Как-то во время очередного свидания он сказал, что собирается в ближайшие дни эмигрировать за границу, и предложил ей уехать вместе с ним. Узнав об этом буквально накануне отъезда Вертинского, Шура разыскал певца и ухажера и сказал ему все, что он, коммунист и красный командир, о нем думает. Маму же, предварительно «врезав» ей, запер в комнате на ключ.

Кончилась Гражданская война. Через какое-то время дядя стал дипкурьером, побывал в этом качестве во многих странах, в том числе даже в таком далеком и экзотическом, по тем понятиям, Китае.

Насколько я знаю, первой длительной загранкомандировкой — она началась примерно в 1923 или 1924 году — для него стала Франция. Потом были менее длительные командировки в Германию, Италию, затем снова надолго во Францию. Шура к тому времени в совершенстве знал французский, неплохо говорил по-английски и по-немецки. Что он конкретно во всех этих странах делал, я, естественно, не знал. Представлял только, что работа его так или иначе связана с авиацией.

Последней работой за границей стал Амторг (торгпредство) в США. Уехал он туда весной 1936 года и совершенно неожиданно для себя был отозван в Москву в начале лета 1937 года.

Зловещий 1937 год… Мне было тогда 14 лет, и все страшные дни того года я помню почти что до мелочей. Жил я тогда в доме, принадлежавшем Наркоминделу и

Наркомвнешторгу. Думаю, не ошибусь, если скажу, что три четверти его жильцов были отправлены на смерть или на Колыму в черных «воронках» и «эмках». Идя утром в школу, я нередко видел эти наводившие страх и трепет машины у многих подъездов нашего дома.

Среди моей родни, близкой и дальней, в тот год было репрессировано семь человек. В живых осталась только одна — жена моего двоюродного дяди.

Самый любимый мною человек, мой Шура, если хотите, мой кумир, Александр Ефимович Фрадкин, был арестован 9 ноября 1937 года. 12 декабря того же года была арестована его жена Татьяна. Ему исполнилось 42 года, ей — 32.

Утром следующего дня после ее ареста позвонила их дочь, моя пятнадцатилетняя двоюродная сестра Марианна, и просила срочно приехать. В их квартире на Никольской я застал разгром, опечатанные двери и заплаканную сестру. Марианна рассказала, что ночью арестовали маму и что пришедшие за ней люди заявили, что если в ближайшие день-два ее не возьмет к себе кто-либо из родственников, то отправят в детский дом.

Моей мамы в Москве не было, она уехала к своей сестре Софье в Харьков, где та жила с годовалой дочкой уже несколько месяцев. Оказалась она в этом городе «благодаря» все тому же страшному 37-му году.

В мае, как всегда ночью, в их квартиру на Лубянке пришли арестовывать ее мужа — заместителя начальника одного из управлений НКВД. Пришедшие попросили сдать оружие. Он направился к письменному столу, стоявшему рядом с балконной дверью, распахнул ее и выбросился с седьмого этажа.