Николай Тимофеев - Трагедия казачества. Война и судьбы-2

Через час о. Адам отслужил молебен в незаконченном бараке и в своей короткой проповеди просил молящихся особенно молиться о здравии героического майора Островского. Все присутствующие плакали. Я боялся, что он вспомнит и о. Александра в проповеди, но он ничего не сказал о нем.

Вскоре после молебна, в лагерь влетела машина «джип» с двумя английскими офицерами и двумя дамами. Дамы были в немецкой форме, но с югославскими королевскими отличиями. Одна из них была Ариадна Ивановна Делианич, давнейший друг майора Островского. Она была позже редактором «Русская жизнь» в Сан-Франциско. И как редактор газеты, написала «Открытое письмо» королеве Елизавете 2-й по случаю принятия королевой в свою аудиенцию Хрущева и Булганина.

Другая женщина была сербка, замужем за русским офицером, она говорила по-английски. Они под предлогом, что ищут своих мужей, военнопленных офицеров Югославской Королевской Армии, умудрились уговорить англичан, чтобы они их привезли. На самом деле они искали майора Островского, чтобы узнать, какая судьба Казачьей Дивизии.

Они нам сообщили, что вчера вечером, т. е. 28 мая генералы Краснов, Шкуро, Доманов и другие были арестованы и куда-то увезены. Мы сразу поняли, что судьба всех казаков одинакова. Предатели не посчитались ни со старым заслуженным генералом Красновым, ни с ген. Шкуро и его английскими наградами. Хотя охрана была снята, но все спали ночью плохо. Не доверяли англичанам, некоторые совершенно не спали.

Утром 30 мая с переводчиком пришел всегда улыбающийся капитан, похожий на женщину. Он всех спрашивал, нужно ли кому что-либо. Я обратился к нему, чтобы узнать, где Таня. Он сказал, что она находится в нескольких километрах от нас в казачьем лагере. Я спросил его, что будет с казаками в лагере, он ответил, что если казаки будут держать себя так же героически, как и мы, то они не будут выданы.

У меня появилась мысль, что об этом их нужно как-то предупредить, и я ему сказал, что все вещи я отдал сестре, также и документы и, кроме паспорта, у меня ничего нет. Узнав, что моя «сестра» блондинка с Красным Крестом, он сказал, что это легко сделать. Через несколько минут подъехал сержант на джипе, я сел в машину, и мы поехали. По дороге ехали две повозки, на первой сидела Таня с мамой, на другой врачи и ветеринары. Наш джип остановился и я побежал к Тане. «Таня, предупреди казаков… предупреди казаков…» Но она сказала: «Ваня, не кричи, успокойся, их больше нет, их ночью всех вывезли!» Я страшно разозлился, выругался сильно по-сербски, посылая всех английских офицеров… Как же это так? Всего несколько минут назад капитан мне сказал, что если казаки будут себя держать так же, как и мы, то они останутся.

Зачем эта ложь, издевательство, насмешка? Ведь капитан безусловно знал, что их ночью увезли. Я снова не выдержал: «…Где ваше офицерское слово?»

Таня отдала мне вещи и документы. Я спросил, куда их везут, но она не знала. Вернувшись в лагерь, я принес эту печальную новость. Мы долго обсуждали эту выдачу. Почему ночью? И пришли к выводу, что англичане, увидев, что произошло в нашем лагере вчера, где было лишь 193 человека, а в казачьем — тысячи, и вывозя их днем, они бы не справились…

Когда я вернулся в лагерь, капитан все еще был там и улыбался. Я злобно посмотрел на него. Ко мне обратился есаул Трошин, прося поговорить с капитаном, чтобы ему вернули офицерскую шашку и кинжал. Переводчик и капитан никак не могли понять, что мы хотим. Я вспомнил, что у меня в кошельке есть фотография, где я стою на коне в полной кубанской форме, черкеске с шашкой и кинжалом, достал ее и показал капитану. Наконец, он понял, чего мы хотим, но сказал, что он их не видел в отобранных вещах.

Я повышенным тоном сказал, что присутствовал, когда эти вещи у Трошина отбирали… Пусть он спросит у сержанта, который нас обыскивал. И добавил, что шашка и кинжал для всех казаков и офицеров являются святыней и передаются из поколения в поколение.

Вы, как «честный» и порядочный английский гвардейский офицер, должны найти эти вещи и вернуть их есаулу Трошину. Вероятно, последние слова мои импонировали ему, и он сказал, что постарается, но гарантии не дает, т. к. он их не видел. Затем он попросил у меня разрешения посмотреть мои карточки, на которые долго смотрел. Там были карточки, где я джигитую. Узнав, что это я, он спросил смогу ли я сейчас это сделать. В этот момент мне было не до джигитовки, я был очень расстроен, у меня в ушах еще звучали слова Тани: «Успокойся, их ночью вывезли»… Но шашку и кинжал Трошина нужно было спасти, и я ответил: «Да». Он мне сказал, чтобы я пошел на поле и выбрал коня. Помня просьбу майора Островского не выходить из лагеря, я отказался. Узнав, что я могу убежать, он рассмеялся и спросил, если они приведут мне коня. Я согласился и минут через 20 мне привели коня с кавалерийским седлом. Я сказал капитану, что с этим седлом я ничего не могу сделать, но он настаивал, и я сел на коня. Конь оказался хороший, обученный, он знал что я хочу от него.