Николай Тимофеев - Трагедия казачества. Война и судьбы-3

Что будет с детьми? Где Петр? Что с ним? И когда Мария услышала о том, что где-то здесь находится офицерский лагерь, она решилась обратиться в контрразведку.

Принял молодой калмык, предложил стул и выслушал, не перебивая. И о том, что четверо детей, и о том, что она просит отправить ее с детьми в лагерь к мужу.

— Знаете, — сказал он Марии, — другой, может, вас и не понял бы. Но наши калмыцкие женщины в чем-то похожи на вас. Я не могу ни сообщить вам, где именно находится ваш муж, ни, тем более, отправить женщину с детьми в офицерский лагерь. Там другой, более жесткий режим.

Грузили в товарные вагоны. В бочках из-под бензина — питьевая вода, такие же бочки были приспособлены под «параши», окна опутаны колючей проволокой.

Дети начали умирать еще дорогой. У Марии заболели младшие. На длительных стоянках, где поблизости была река или какой-либо водоем, матерей выпускали из вагонов прополоснуть пеленки. Поговаривали, будто везут через Болгарию. «Но почему именно через Болгарию? — удивлялась Мария. — Хотя…» Одетые в черные платья женщины, которых видели на перронах, крестили окна эшелона, проходящего мимо. Женщины плакали и кричали вслед:

— Сегодня — вас, а завтра — нас…

Они понимали, кого везет и куда…

«Социальное» разделение началось еще до отправки. Но в эшелоне оно стало проявляться во всей своей неприглядности.

Оказалось, что у многих «трофейных жен» (женщины, которых подобрали во время отступления) мужья в Красной Армии. Мария вдруг узнала: во всем виноваты офицеры и, конечно же, — офицерские жены, а их самих, «трофейных», казаки едва ли не отлавливали в белорусских лесах и чуть ли не на аркане тащили за собой в Северную Италию. И, наконец, что они вообще — советские! Слушая всех этих «дорожных», казачки отмахивались от них, как от надоедливо жужжащих мух. Но иногда какая-нибудь из казачек, чтобы поостудить возродившийся «патриотизм», бросала зло:

— А с чего же это вы оказались в Белоруссии? Немцы вас побросали там, лахудры вы подстриженные! А наши жеребцы подобрали. Чтобы какая ни есть, а все баба…

Дорогой давали суп из концентратов, хлеб. Но дети умирали. Их хоронили на остановках. Кто-то постоянно молился, кто-то озлоблялся еще больше…

Поверку проводили здесь же, в вагонах, и, как правило, на больших остановках. Деревянными киянками простукивали полы, стены. Особое внимание уделяли полам. Вагонные крыши простукивали тоже. Но это чаще всего делали на кратковременных остановках. Для того, чтобы пробежать по крышам вагонов, времени много не требовалось.

Когда на длительных остановках — теперь уже на территории СССР — женщин выпускали прополоскать пеленки, Мария подбирала возле рельс куски перегоревшего угля, мелкие камешки и уже в вагоне обворачивала их клочками бумаги, из которых постоянно писала одно и то же: адрес матери и еще: «Куда везут — не знаю. Что с нами будет — неизвестно». Эти свои записки она выбрасывала из окна, когда эшелон проносился без остановок мимо полустанков. Выбрасывала на виду у железнодорожников, в надежде на то, что хоть один из многих десятков мужчин в форменных фуражках не побоится поднять, прочитать и отправить по указанному адресу. Но ни одна из записок так и не дошла до Украины.

В Москве эшелон загнали в тупик. Приказали не выглядывать в окна. Особенно детям. Охрана эшелона запугивала еще и тем, что якобы накануне эшелон власовцев забросали камнями патриотически настроенные москвичи.

«Куда же нас повезут? — в тревоге думала Мария. — На север или дальше на восток?..»

С неба сеялся мелкий дождь. Даже ближние терриконы казались расплывчатыми и серыми. Безмолвные шеренги женщин и детей на плацу Кизиловского лагеря выглядели неотъемлемой частью унылого пейзажа. Точно такими же, по ту сторону запретной зоны, выглядели молчаливые мужские колонны.

Месяц назад Мария похоронила Мишутку. И сейчас, кутая в платок давно уже не всхлипывающую Леночку, она вдруг ощутила: это уже было! Это она уже видела! И молчаливые колонны казаков, и безмолвные шеренги женщин… Где? Когда? Она всмотрелась в тучи. Но там, где должно было бы быть образу Спасителя — хмурое уральское небо…

— Мария, Мария!..

Она не слышала.

— Мария! У тебя на руках мертвый ребенок.

И тотчас же — будто один долгий вздох завис над шеренгами женщин. К Марии тотчас же подскочили оперативники.

— Прошли, прошли, Алферова, спокойно, спокойно…

Но уже по ту сторону запретной зоны всколыхнулись мужские колонны. С вышек ударили крупнокалиберные пулеметы…