Александр Гусев - Гневное небо Испании

— Хефе, спросите Хосе, почему он не носит подарок?

Я постарался сделать это деликатно:

— Хосе, часы уже испортились?

И услышал в ответ:

— Нет, хефе, часы отличные, идут прекрасно. Но носить их нельзя. Я решил, что это будет наша семейная реликвия. Они будут передаваться от отца к сыну, пока существует наш род.

За последнее время Хосе возмужал, раздался в плечах, пошел в рост. Смеясь и смущаясь, он говорил, что вот опять пришлось заменить комбинезон, старый стал тесен.

Да, это был уже не подросток, а юноша. Красивый, стройный, словно тореро, с лицом строгим, обветренным, загорелым. И только глаза его, удивительно большие глаза цвета спелой маслины, опушенные длинными ресницами, которым могла бы позавидовать любая девушка, остались прежними. Они с радостью и верой в счастье смотрели на мир. В них отражалось все, что творилось в душе и сердце этого чудесного солдата, свободолюбивого, гордого сына Испании.

Мы расстаемся, возможно, навсегда.

Попрощались с мастерами-оружейниками Луиса и теми, кто помогал нам, заботясь о крове и еде, с бывшим тореро инженером Лопесом и врачом Франсиско; с человеком трудной судьбы Кригиным; со своими земляками и товарищами, которые продолжат борьбу. Мысленно простились с нашими товарищами, навсегда оставшимися в испанской земле: Сильвестровым, Микуловичем, Скляровым, Соколовым, Коневым.

Перед нашим отъездом на аэродром, с фронта приехал Федор Усатый. Он ехал ночью специально за тем, чтобы попрощаться с нами, пожелать доброго здоровья, успехов в службе. Попрощавшись, он снова уехал на фронт. Его внимание очень тронуло нас. Это был душевный человек, замечательный комиссар.

Мы прощались со сражающейся Испанией твердо уверенные, что, как бы ни окончился этот этап войны, народ, познавший свободу, не сложит оружия и будет мужественно бороться за свое счастье.

Считанные дни остались у нас в Барселоне, опаленной войной. Перед отъездом на родину летчиков нашей группы на чашку чая к себе любезно пригласили главный военный советник Г. М. Штерн и Ф. А. Агальцов. Когда мы собрались за столом, ощущение было такое, словно сидит одна большая дружная семья. Царил дух откровенности, непринужденности, деловитости. Обменивались мыслями о проделанной работе, об итогах воздушных боев, проведенных нами в гневном для фашистов небе Испании.

Слушая Штерна, нельзя было не почувствовать сердечной теплоты и глубокой скорби, когда он упоминал тех товарищей, которые навечно остались в испанской земле, пожертвовав своей жизнью ради свободы народа мужественной и многострадальной страны. Они воплощали в себе высокие качества, присущие советским людям, воспитанным партией Ленина: пламенный патриотизм, верность интернациональному долгу, готовность драться с врагами мира, демократии и социального прогресса до последней капли крови. Эта мысль особенно сильно звучала в устах стойкого коммуниста, заслуженного военачальника. Штерн предложил почтить минутой молчания память советских летчиков, павших смертью храбрых.

Мы поднялись. Тягостная минута. Многое припомнилось в эту минуту. Воздушные схватки с «хейнкелями», «мессерами», «фиатами». Штурмовки вражеских позиций. Дерзкие налеты на Гарапинильос, крейсер и эсминцы. Накал высокоманевренных, быстротечных боев с немецкими и итальянскими истребителями. Вспомнились и проходы сквозь плотный заслон зенитной артиллерии. Как бы воскресало перед мысленным взором небо в ярких всплесках, когда вокруг самолета распускались белые хлопья разрывов. Огненные шнуры от трассирующих и зажигательных пуль прочерчивали небо, и шлейфы черного дыма тянулись за сбитыми самолетами. Проведя десяток-другой боев, мы многому научились — и главное! — научились видеть то, что называется картиной настоящего воздушного боя.

Минута молчания продолжалась. И мне казалось, что никогда невозможно будет привыкнуть к одному — к мысли о неизбежных потерях боевых друзей. Чем больше и дольше мы воевали, тем острее становилась боль утрат товарищей. Сердце сжималось, когда думалось, что не вернулся с огненного неба тот, кто провел рядом с тобой не один бой, кто в трудное время успевал прийти тебе на помощь, отгонял врага, а то и подставлял под огонь борт своего самолета. Случалось так, что, возвратившись на аэродром после схватки с врагом, мы продолжали ждать не приземлившегося с нами товарища. Подсчитывали остаток горючего, подсчитывали время, которое он может продержаться в воздухе. А по истечении всех сроков обзванивали соседние аэродромы, ожидая услышать: «Все в порядке. Сидит у нас, жив, здоров!»