Орест Пинто - Тайный фронт

У франко-испанской границы Верерт присоединился к группе беженцев и в конце концов добрался до Лиссабона. Несколько недель спустя его устроили на пароход, отправлявшийся в Голландскую Индию. Оттуда, как и многие другие беженцы, Верерт выехал в США. В течение нескольких месяцев он находился в лагере для интернированных в Канаде, а затем был отправлен в Англию и оказался в Глазго.

На этом Леопольд окончил свой рассказ. Сначала я не смог уловить в показаниях Верерта ничего подозрительного и поэтому спросил Леопольда, почему он считает бельгийца шпионом.

— Верерт утверждал, — ответил Леопольд, — что долго не мог устроиться на работу в родном городе, а при его задержании помимо канадских денег было обнаружено сто пятьдесят английских фунтов и триста американских долларов. Откуда они?

— Да, богатый беженец. — Я улыбнулся. — А как он объясняет все это?

— Говорит, что это его сбережения за десять лет работы официантом. В день вторжения немцев в Бельгию он обменял все свои деньги на английскую и американскую валюту, считая, что рано или поздно ему придется бежать.

— Очень предусмотрительно с его стороны, — заметил я. — Возможно, это и правда. Официанты в больших гостиницах зарабатывают прилично.

— Это верно. Но у меня есть еще одно подозрение: мне кажется, что Верерт вовсе не официант.

— Почему?

— Определенного ничего нет, — ответил Леопольд, пожимая плечами. — Просто у меня такое чувство. Он совсем не похож на официанта. По манере говорить и двигаться он скорее человек интеллигентного труда, чем официант или слуга. В его речи много таких слов, которые официанту никогда и в голову не придут.

Мне понравилась наблюдательность Леопольда. Если личность задержанного вызывала какие-то сомнения, следовало внимательнее изучить все, что могло помочь установить истину.

— Вы проверяли людей, прибывших вместе с Верертом? — спросил я. — Может быть, среди них есть кто-нибудь, кто знал его в Антверпене или Куртре?

— Я спрашивал об этом самого Верерта, но он ответил отрицательно и сказал, что встретился с ними только в Лиссабоне.

— А личные вещи Верерта? Нет ли среди них чего-нибудь подозрительного?

— Насколько мне кажется, нет.

— Хорошо. Итак, вы хотите, чтобы с Верертом поговорил я?

— Было бы очень хорошо.

На следующий день ко мне привели Верерта. Я попросил его еще раз рассказать, как он добрался из Канады в Англию, и об обстановке в Канаде и США, которые тогда еще не вступили в войну. Пока Верерт рассказывал, я внимательно наблюдал за ним.

Чем больше я всматривался в его лицо, тем сильнее становилось впечатление, что мой собеседник — культурный и образованный человек. Бросились в глаза его холеные руки. У человека, долгие годы работавшего официантом, не могло быть таких рук.

Постепенно я начал соглашаться с выводами Леопольда. Перед нами был человек любой другой профессии, но только не официант. Мы беседовали около получаса то на французском, то на фламандском языке. В Бельгии говорят и на том и на другом, и любой бельгиец, имеющий среднее образование, обычно свободно владеет этими языками. Но фамилия Верерт чисто фламандская, и Антверпен, где он работал, — чисто фламандский город. Я не был бы удивлен, если бы Верерт чисто говорил по-фламандски и несколько хуже — по-французски.

Но у Верерта была как раз обратная картина. По-фламандски он говорил не очень хорошо: часто останавливался, чтобы подыскать нужное слово. По-французски же говорил бегло. К концу разговора я был убежден, что Верерт или француз, или валлонец, но не фламандец, за которого он себя выдавал.

До этого момента я не расспрашивал Верерта о подробностях его бегства из Бельгии. У меня было много других дел, и я не мог посвятить Верерту все свое время. Но подозрения Леопольда и мои собственные служили достаточным основанием для того, чтобы сделать вывод о ложности показаний Верерта.

На втором допросе Верерт долго рассказывал мне о своей работе в Антверпене, о возвращении в Куртре и побеге во Францию. Его показания мало отличались от тех, которые он дал Леопольду, и я не смог обнаружить сколько-нибудь существенного расхождения в фактах.

Однако я заметил, что Верерт гораздо менее подробно рассказывал о событиях, происходивших после прибытия в монастырь. Мне представлялось, что Верерт говорит правду, рассказывая о том, как он добрался до Лиссабона, но ведь он мог попасть туда не как настоящий беженец, а как агент гестапо (настоятель монастыря, завербованный раньше, в свою очередь мог заставить Верерта встать на путь предательства). Поэтому я решил сосредоточить внимание на вопросах, касающихся жизни Верерта до его возвращения из Антверпена в Куртре.