Лотар-Гюнтер Букхайм - Лодка

Помощник по посту управления рисует победные вымпелы. Он уже докончил один, с надписью восемь тысяч: этот обозначает первое крупное судно в конвое.

Первый вахтенный, сидя рядом с шефом в кают-компании, занимается бумажной работой: наряды на верфь, подсчет израсходованного топлива, отчет о выпущенных торпедах. Я нисколько не удивлюсь, если он опять примется стучать на пишущей машинке.

Почти ежечасно я украдкой заглядываю в карту, и каждый раз меня подмывает взять карандаш и украдкой продлить линию, тянущуюся к Ла-Рошели.

Каждая оставленная позади миля ощутимо снимает напряжение и страх.

Сквозь полуоткрытый в носовой отсек люк долетают обрывки разговора. Похоже, настроение у людей снова поднимается. Я слышу даже, как в соседнем кубрике кто-то интересуется, кем будут оформляться увольнительные. В это трудно поверить: у нас впереди еще целая ночь, еще очень далеко до того момента, когда мы наконец сможем расслабиться в безопасности, а кто-то уже волнуется о своем увольнении.

Отныне ничто из услышанного в носовом отсеке не удивит меня:

— Интересно, какие у них там в Ла-Рошели бордели?

Похоже, что помощнику электромоториста Пилигриму однажды довелось побывать там.

— Откуда мне знать? — это все, что он может ответить.

— Черт! Тебя нельзя ни о чем серьезном спросить!

Слава тебе, Господи, — рождественского настроения нет и в помине.

Около часа ночи я выбираюсь на мостик.

— До места встречи с эскортом примерно два с половиной часа, — докладывает Старику штурман.

Место встречи с эскортом? Неужели нам осталось так недалеко?

— Что означает — мы прибудем туда вовремя, спозаранку, — говорит Старик. — Мы заляжем там и посмотрим, что движется вокруг.

— Jawohl , господин каплей, — единственное, что остается ответить штурман.

— Ну? — Старик поворачивается ко мне. — Я полагаю, торопиться совсем ни к чему — или мы начинаем нервничать?

Я лишь вздыхаю в ответ. Что я должен сказать?

Ночной воздух прохладен, как шелк. Я выдумываю, или действительно пахнет землей — этот тонкий запах влажной листвы?

Наверно, вскоре мы увидим береговые огни. Хотя если хорошенько подумать, то нет! Все-таки Ла-Рошель — это не Лиссабон. Здесь действует затемнение. Вдоль всего побережья Франции уже давно погашены все маяки.

— Можно еще часок поспать?

— Вполне, это не повредит…

Я прошу штурмана разбудить меня, когда он освободится от вахты, и спускаюсь вниз следом за Стариком.

— Море — около двух баллов, ветра почти нет, — сообщает штурман, пока будит меня, тряся за рукав.

Я снова оказываюсь на мостике раньше командира.

Сощурившись, я гляжу вперед. Горизонт чист, и на востоке уже светает. Первый вахтенный стоит впереди по левому борту:

— Командиру: рассвет начинается!

Командир поднимается на мостик и молча осматривает все вокруг.

— Похоже, еще немного времени все будет в порядке, — наконец говорит он. Но вскоре я понимаю, насколько ему тревожно. Снова и снова он поднимает голову, чтобы с беспокойством взглянуть на небо. Над восточным горизонтом протянулась бледно-желтая полоска. Сумрак быстро пропадает. По прошествии еще десяти минут он произносит:

— Мы уже почти пришли на место.

Море спокойное. Можно представить, что мы идем по поверхности пруда. Работает эхолот. Снизу постоянно докладывают:

— Тридцать метров, двадцать семь метров…

Показания доходят до двадцати и на этом останавливаются.

— Превосходно, — говорит Старик. — Как раз то, что нам надо. Хорошо, штурман, пока достаточно! Мы пока спрячемся. С каждой минутой становится все светлее.

— Приготовиться к погружению!

Еще раз осматриваем темное, отливающее шелком море, затем мы медленно спускаемся вниз, оттягивая время.

— Шеф, постарайтесь уложить нас на грунт как можно легче и нежнее. Здесь это не должно составить особого труда.

Стук, раздавшийся при касании лодкой дна, был не громче звука, слышимого, когда шасси самолета касается посадочной полосы.

— Хорошо, — говорит Старик. — А теперь мы вверимся в руки Божии!

— И его доброй жены, милой очаровательной дамы с белоснежными волосами… — это уже шеф. Кажется, у него снова прорезался голос.

— Tiens, tiens! [141] — Слушайте, слушайте! (фр.) — похоже, Старик думает, что он уже вернулся во Францию. Надо спросить у штурмана: лежим ли мы на мягком песке французского шельфа, или же мы залегли в международных водах.

Уже некоторое время я подсознательно ощущаю какие-то странные стучащие и скрежещущие звуки. Потом раздается глухой удар, словно кто-то ударяет кулаком по деревянной двери, немедленно вслед за первым ударом следуют второй и третий. Они эхом разносятся по лодке, причем последний удар заглушается пронзительным свистом, звучащим до тех пор, пока не раздаются новые толчки.