Робин Локкарт - Моя Европа

"Мышление Локхарта, абстрагируясь от его психологии "избранного народа", - это стандартное мышление английского империалиста, который считает все другие страны только тогда в правильном "развитии", когда они являются английскими колониями: как Индия, о которой, заметьте среди английских разведчиков и слова нет; поскольку, естественно, что по понятиям Локхарта нищая, оборванная, растоптанная и угнетённая Индия - это, дескать, нормальная страна, а сталинская Россия, которая пытается построить своё счастье своими собственными руками и демонстрирует настоящую независимость от англоязычных держав - это опасная "диктатура", "тоталитаризм" и прямая угроза США и Англии. Это империалистическое мышление сейчас ещё больше развито у американцев с их лозунгом - кто не наша убитая колония - у тех нет демократии. Прим. ред.)

Размышляя о революции, сейчас я понимаю, что в революцию происходит серьёзная схватка добра и зла, в результате которой определяется будущее человечества. Несмотря на совершённые ошибки, я благодарен судьбе за то, что оказался в центре важных событий, позволившим мне, молодому и неопытному, соприкоснуться с великими людьми, делавшими историю. В результате у меня появилось много врагов, но я приобрёл и самых лучших друзей. Мне повезло, что мои друзья на деле доказали нерушимость нашей дружбы.

Из всех друзей до сегодняшнего дня дожила только Мура. Она получила английское гражданство, у неё много знакомых в этой стране, и она ведёт интересную и насыщенную жизнь. Но мало кто может представить её в те революционные годы, когда она находилась в расцвете своей молодости и красоты, полную кипучей энергии, безразличную к утере родительского состояния, хорошо образованную и смышлёную; с тёмными кудрявыми волосами, бесстрашными глазами, сверкавшими достоинством и необузданной смелостью.

Я часто встречаю её. В отличие от многих русских эмигрантов, удручённых сложной и долгой жизнью вдали от родины, она по-прежнему сохранила бодрость духа и всегда готова прийти на помощь. У неё широкие интересы, и потому, что она прежде всего думает о других, а не о себе, ей удаётся легко переносить собственные трудности.

Мы редко вспоминаем молодость, наши счастливые дни безвозвратно ушли. В жизни очень полезно никогда не возвращаться в прошлое, но 18 марта 1936 года мне пришлось нарушить это правило. В 10:45 вечера я приехал в Париж с Ривьеры. Только я успел переодеться, как зазвонил телефон. Это была Мура. Она вежливо спросила, не мог бы я срочно прийти в дом 72 по улице Rue de la Fondarie. Я отправился по указанному адресу и нашёл Муру в русском кабаре в окружении её сестры с мужем, княгини Кочубей и князя М. Языкова, бывшего российского дипломата. Помещение оказалось тесным и мрачным, тускло горящие фонари отбрасывали крючковатые тени на низкий потолок. Как только я вошёл, молодая русская девушка с остекленевшим взглядом допила стакан водки и, покачиваясь, вышла. Мы остались единственными посетителями. Я присел к столу с каким-то тревожным чувством. Не успев отдохнуть после приезда, мне совсем не хотелось ударяться в воспоминания. Три исполнителя на сцене, казалось, не смогут улучшить моего настроения. Но я ошибся. Высокий пианист, бывший аристократ, а теперь эмигрант, воспроизводил восхитительные звуки на стареньком пианино. Талантливым оказался и гитарист. Под его гитару пела цыганские романсы благородного вида пожилая дама в простом чёрном платье с полинявшим кружевным воротничком. Её лицо было сильно напудрено. Длинная нить искусственного жемчуга составляла единственное украшение. Голос певицы просто очаровывал. Её глубокое трепетное контральто, присущее настоящим цыганкам, ностальгически уносило в прошлое. Последним исполнением стало сочинение Вертинского «Молись, кунак»:

Эта песня, в угоду Советскому правительству запрещённая парижским радио, звучала жалобно и брала за самое сердце в мрачном свете маленького кабаре. Я вспомнил Есенина, златокудрого крестьянского поэта, чей искромётный гениальный талант потрясал Москву в первые годы революции: