Иоганнес Гюнтер - Жизнь на восточном ветру. Между Петербургом и Мюнхеном

Отто Райхер доверительно сообщил мне, что приехал в Лондон, чтобы посмотреть, нельзя ли с моей помощью вернуть Гутенега к жизни. Кроме того, он надеялся оторвать от него Эльзи, попросив ее руки. Да, вот так это было.

Гутенег ему признался, что он, собственно, любит подружку Эльзи, танцовщицу. За день до нашего отъезда они с Гутенегом ходили в театр, где она танцевала, и после представления во время длинной беседы Гутенег сделал ей предложение, которое она не отклонила. Она совершенно другого типа, чем Эльзи: черноволосая, с сильной, кажется, волей. Однако теперь он, Отто Райхер, видит, что Эльзи нашла меня. Так что ему придется уйти, сказал он спокойно и без всякой горечи.

Неудивительно, что такие увесистые признания повели к большой дружбе. Той ночью на корабле мы не ложились спать. В Голландию прибыли уже на рассвете. Но спать совершенно не хотелось.

У меня был железнодорожный билет до Берлина, у Райхера — до Граца через Мюнхен. Но когда мы пересекли голландско-германскую границу, я выбросил свой билет и решил поехать с Отто Райхером до Мюнхена. Таким образом, у нас впереди были еще одни сутки дорожного братства. Святого, трезвого опьянения.

Отто Райхер предложил мне уговорить Эльзи переехать в Грац, к его матери, где ее самым радушным образом примут; а потом и я должен буду непременно приехать в Грац. Раз уж я все равно хочу покинуть Россию, — ему этот вопрос показался решенным, — то лучшего места, чем Грац, мне все равно не найти. Жениться и начать свою жизнь на Западе лучше всего там.

В двадцать восемь лет подобные повороты судьбы кажутся чем-то совершенно нормальным. Я согласился без колебаний. Все было так трогательно, что я не мог принять другое решение. Когда мы расстались в Мюнхене, где я купил себе билет в спальный вагон до Берлина, я был уверен, что обрел друга на всю жизнь. И теперь, пятьдесят четыре года спустя, я с большим чувством вспоминаю это поэтическое путешествие по Голландии и Германии.

В Берлине я первым делом отправил два толстых письма в Лондон, которые определили мою жизнь на ближайшее время: одно — Эльзи, с просьбой перебираться как можно скорее в Грац, другое — Гутенегу, с требованием отпустить ее.

В издательстве Ровольта я прочитал вслух новый вариант своего «Мага» и тут же получил договор на него: в издательстве очень надеялись на успех этой вещи. Ровольт, с которым я вновь сблизился во время его визита к Хейзелеру и который поведал мне тогда о своих злоключениях, связанных с несчастной любовью, очень проникся моим положением. И еще раз поздравил меня с предстоящей ответственной работой над альманахом у Кёзеля. Во время нашего продолжительного и откровенного разговора он уговаривал меня бросить Россию и переселиться в Германию. Шансы обосноваться здесь и впрямь были неплохи. Ровольт для моих собственных вещей и переводов Лескова, Георг Мюллер для моих переводов с русского, «Хохланд» для моих критических статей и рецензий и не в последнюю очередь «Корабль». А кроме того, в тылах — Петербург с Академией наук и «Аполлоном».

В Берлине меня ожидало письмо от княгини, в котором она намекала, что у нее есть для меня важные новости и что мне нужно поскорее приехать.

В начале февраля я снова был в Риге. 1914 год начался судьбоносно и бурно. Все в моей жизни опять снялось с якоря. То, с чем я явился, вызвало большие волнения, особенно мое сообщение об «англичанке». Все восхищались ее фотографиями, которые я всюду показывал, и находили ее очень красивой. Мама была счастлива, что у нее будет такая красавица-сноха, княгиня — в восторге оттого, что она не немка и не русская, а приятели завидовали, что мне досталось такое изумительное создание. Едва о ней распространился слух, как в Ригу отовсюду слетелись мои былые подружки: из Эзеля — белокурая сестра Ирмгард, из Москвы — Вера, девушка с бронзовыми волосами. Милый патер Лоттер вынужден был осушать их слезы и гасить скандалы, но в таких делах он был большой мастер.

Я умолчал, однако, о том, что Эльзи, собственно говоря, не была англичанкой и что она принадлежала другому. Если бы я об этом поведал — княгиня упала бы в обморок, мама отказалась бы меня понимать, а уж о епископе Роппе и патере Лоттере и говорить нечего.

За три месяца моего отсутствия и впрямь случилось немало неожиданного. Княгиня рассказала мне обо всем.

Епископ Ропп, поразмыслив над моей запиской, пришел к мысли, из которой вскоре развился план грандиозных масштабов. Он тоже увидел теперь в моих театральных начинаниях могучее средство католической пропаганды. Создание таких театральных центров, о которых я писал, в самых оживленных городах мира могло бы иметь колоссальное значение для миссионерской деятельности католической церкви. Нужно только преодолеть известное предубеждение против театра, свойственное самой церкви, и тогда откроются необозримые возможности для воздействия на неверующих.