Михаил Манакин - Полковая наша семья

Неожиданно женщина открыла глаза. Увидев нас, она попыталась поднять голову. Но силы ее были истощены. Спекшимися кровавыми губами она простонала:

- Дети... Там, в землянке...

Оглядевшись вокруг, мы увидели под кустами бузины возвышавшийся холмик. Решив, что это и есть крыша землянки, командир взвода младший лейтенант Аксамитный быстро пошел туда. За ним нерешительно потянулись и мы с Лапиком. Вход в землянку был заперт на засов. Протиснувшись вовнутрь, мы удивились холоду, который там был. Обстановку сначала не могли рассмотреть. А когда глаза привыкли к полумраку, то увидели такое, что сердца наши сжались от боли и горький ком застрял у каждого в горле.

В углу землянки, использовавшейся когда-то как погреб для хранения овощей, лежали на рваном тряпье девочка и мальчик. Обнявшись, они сжались в комочек и, казалось, спали. Но на их застывших открытых глазах уже лежали прозрачные льдинки. На щеке девочки можно было разглядеть извилистый замерзший ручеек. Видно было, что она пыталась накрыть обрывком одеяла своего младшего брата...

Теперь нам уже в ином свете предстал подвиг их матери. Стремясь хоть чем-нибудь накормить голодных детей, она осмысленно пошла под пули. И когда санитары подняли ее на носилках, женщина, находясь в полубессознательном состоянии, продолжала повторять: "Дети... Там, в землянке".

Солдат на фронте привыкает ко многому. Лютость, жестокость врага вызывают и в нем ответную реакцию. Частые бои притупляют боль потери друзей. Но теперь было что-то иное.

Молча стояли автоматчики, сняв шапки-ушанки, не шелохнувшись. Головачев, не стесняясь слез, с остервенением рыл могилу для девочки и мальчика. Видимо, каждый из нас в эти скорбные минуты думал о самом сокровенном...

Сержант Байло - о родителях и своей деревне, что затерялась на заснеженном Алтае. Алексей Лапик - о маме, которую он любил нежной сыновней любовью. И мне представилось как наяву милое, доброе лицо мамы. Вот так же, как эта женщина, она, не задумываясь, пошла бы за меня на любые испытания...

- Товарищи, - нарушил установившееся молчание младший лейтенант Аксамитный, - неисчислимые беды принес фашизм нашей стране. Сердце не выдерживает, когда видишь страдания народа. Нет пощады гитлеровцам! Клянемся, что до конца выполним свой долг и разобьем фашистов в их логове Берлине.

- Клянемся! - разом ответили автоматчики и без команды дали прощальный залп над могилой.

Войне еще не было видно конца. Фашизм был силен, и мы чувствовали это по его натиску. Но никто из нас и не надеялся на легкую победу. Однако все знали и верили - враг будет разбит, победа будет за нами...

... - Михаил! - дернул меня за рукав Левахин. - О чем задумался? Спрашиваю, спрашиваю, а ты молчишь. К кому сначала пойдем представляться к командиру или комиссару?

- Извини, Семен. Задумался. Все же в родной полк возвращаюсь. А зайдем мы и к командиру, и к замполиту. Обязательно зайдем. Посмотришь, какие это замечательные люди!

Командиры

В землянке за широким столом, сколоченным из досок и снарядных ящиков, сидели двое - теперь уже заместитель командира полка по политчасти гвардии подполковник Рафаил Исаевич Мильнер и начальник штаба полка гвардии майор Николай Терентьевич Волков. Они о чем-то оживленно беседовали, склонившись над картой. Считая, видимо, что вошел дежурный связист, на меня они не обратили внимания. Готовясь, как говорят, с порога доложить о прибытии, я вдруг в нерешительности остановился: не хотелось прерывать разговор старших товарищей.

- Убежден, - Волков точно вертикально опустил карандаш на карту, - что они ударят здесь!

Начальник штаба был несколько моложе Мильнера. Во всей его подтянутой и строгой фигуре, в четких, рациональных движениях угадывался кадровый офицер, который давно прикипел к армии. Волевое лицо с тонкими чертами как бы подчеркивало строгий педантизм, аккуратность и принципиальность этого человека. И впрямь, тот, кто его видел в первый раз, невольно подтягивался, как бы ожидая внушения за что-то от начальника штаба. Впрочем, иногда эти опасения оправдывались: небрежности, расхлябанности Волков не терпел, а с теми, у кого были эти качества, был суров. Однако он никогда не наказывал человека сгоряча. Строгость его была справедлива, она не унижала достоинства человека. А такая строгость подчиненным всегда по душе. Пусть не сразу познается такой командир, не сразу к нему приходит признание, но оно обязательно придет. И доверие, уважение людей такой человек обретает надолго.