Александра Ленель-Лавастин - Забытый фашизм - Ионеско, Элиаде, Чоран

Хотелось бы подчеркнуть, что одна из основных задач настоящей книги — опровергнуть сложившееся мнение, в соответствии с которым румынский период не имел для трех авторов серьезного значения, а настоящее начало творческой деятельности пришлось на годы пребывания во Франции или во Франции и США (для Элиаде). Данное мнение представляется ошибочным. Прежде всего, на начальный этап их деятельности приходится немалая часть их жизни; точности ради отметим, что этот этап далеко не полностью соотносится с их молодыми годами. К концу 1940-х годов Элиаде, Чорану, Ионеско — под сорок лет, это вполне зрелые люди. Это также вполне сложившиеся ученые; в активе у каждого из них — многочисленные произведения, зрелость и последовательность которых позволяет отнести авторов к разряду настоящих мыслителей. У Чорана 5 опубликованных книг. У Элиаде их не меньше 25, многие переведены на иностранные языки; в 1949 г., перейдя 40-летний рубеж, он считается одним из наиболее выдающихся специалистов по истории религий. Кроме того, румынский период оказал решающее влияние на все последующее творчество героев этой книги. Речь идет не только о непосредственном воздействии (полученное образование, сложившиеся склонности, следы разнообразных воздействий, стойкость унаследованных культурных стереотипов), но и о подспудных факторах, действующих на содержание произведений через повторное усвоение ( réappropriation ) — неотвязно, двусмысленно и тревожаще.

Подобное соединение румынского прошлого и французского настоящего прежде всего доказывает неверность тезиса об «ошибках молодости». Оно позволяет также вести рассказ как бы в двух ракурсах, излагать историю на двух уровнях. Отсюда и два направления развития событий в этой книге: в ходе путешествия «туда» рассказывается о румынском периоде, в ходе путешествия «обратно» — об истории сложных отношений трех героев со своим прошлым в послевоенные десятилетия. Но, поскольку их личная история переплелась с Историей вообще, особенно с историей Холокоста, все, что они вспомнили или забыли, определялось отнюдь не только внутренними компромиссами и внутренней борьбой. У Элиаде и Чорана отношение к прошлому вырабатывалось с учетом внешнего фактора — пребывания в лоне французского и американского обществ, где воспоминания о Холокосте с ходом времени приобретали все больший общественный резонанс. Этой тягостной (затруднительной?) altérité как раз и можно было избежать, избрав стратегию замалчиваний и отрицания. Здесь мы входим в область, непосредственно касающуюся истории принятия трех великих румын Западом.

По причинам разного свойства (мы подробно рассмотрим их ниже), ни Элиаде, ни Чоран при жизни ни разу открыто не сознались в своей принадлежности к фашистскому движению. Иными словами, оба деятеля культуры так никогда и не сочли нужным объяснить свое поведение и ответить за него перед современниками.

Не то чтобы они просто замалчивали свой румынский период. Элиаде, в частности, очень рано приступил ко впечатляющему мероприятию — переписыванию своего прошлого, в ходе чего превратился в некотором роде в творца мифа о самом себе. Центральным элементом этой крайне ловкой стратегии «регулирования» стал выпуск в свет через равные промежутки времени больших отрывков из его «Мемуаров» (два пухлых тома) и из «Дневника» (в трех томах), а также бесчисленные непрерывно публикуемые интервью. В этих текстах ученый равнодушным, почти безразличным тоном подробно рассказывает об идеологической и культурной атмосфере, царившей в межвоенной Румынии, о своих тогдашних учителях, об этапах своего интеллектуального становления, наконец, даже о Железной гвардии. Причем о ней он говорит как о «мистической секте», руководствовавшейся благородными этическими идеалами, ни словом не упоминая ни о ее патологическом антисемитизме, ни о постоянно совершавшихся ею преступлениях. Элиаде, с ювелирной точностью занимающемуся тем, что немцы называют Selbstilerung (себялюбованием), каждый раз удается скрыть главное: о его важной роли в политических событиях той эпохи; о сделанном им еще в 1934—1935 годах решительном выборе в пользу диктатуры; о его восторженной приверженности культу вождя, духу самопожертвования, ценностям аскетизма и мужественности, выражаемым «национальной и духовной революцией», воплощением которых он считал Легионерское движение. В участниках последнего он видел «новую аристократию», которая одна лишь была способна обеспечить победу в Европе христианского духа, возродить «национальную сущность», на которую со всех сторон вели атаку иностранцы и коррупционеры, в первую очередь евреи. От всего этого в автобиографических рассказах историка религий практически ничего не осталось: все скрыла непроницаемая завеса initiatique (изначальности) сценария, которую так никогда и не поколебал никакой суд совести. Далекий от упреков в собственный адрес, Элиаде после войны неоднократно называл свое прошлое «замечательным», а свою юность — «образцовой».