Робин Локкарт - История изнутри. Мемуары британского агента.

Я часто видел Спиридонову, заключенную в одном коридоре со мной. Мы никогда не разговаривали, хотя торжественно раскланивались, проходя мимо друг друга во время ежедневных прогулок. Она выглядела больной и нервной, с черными кругами вокруг глаз. Она была неук люжа и очень небрежно одета, но в молодости, вероятное" была очень хорошенькой.

Другим заключенным, кого я встречал иногда во вре мя прогулок, был генерал Брусилов. У него случилось какое-то несчастье с ногой, и он ходил с трудом, опираясь на палку. В моем дневнике записано, что «он выглядел больным, измученным и очень старым, выражение лица было лисье, хитрое». Был еще заключенный Саблин, бывший советский командир, игравший руководящую роль в задуманном левыми социалистами-революционерами coup d'etat в июле месяце. Красивый, с привлекательной улыбкой и голубыми глазами, он вы глядел почти мальчиком.

Высокое положение заключенных, повидимому, за бавляло наших сторожей. Однажды мой конвоир подвел меня к месту, где раньше стояла статуя Александра II, и с гордостью указал на изречение, грубо выцарапанное с одной стороны огромного пьедестала. Слова, вырезан ные одним из наших часовых, гласили следующее: «Здесь красноармейцы 9го стрелкового латышского батальона имели честь гулять с Брусиловым, Локкартом, Спиридо новой и Саблиным». Слово «честь» было в кавычках. Я мрачно подумал, что это, вероятно, единственный памят ник, кроме могильного, на котором будет фигурировать мое имя.

21 сентября Карахан опять зашел ко мне. Он был возбужден успехами большевиков на Волге. Красная Армия заняла Симбирск и была полна надежд. Он принес мне оттиски «Призыва», большевистской листовки, напе чатанной поанглийски, которую должны были сбрасы вать с аэропланов над английскими войсками на архан гельском и мурманском фронтах. Она содержала гро зный рассказ о так называемом союзническом заговоре. Мое имя широко там фигурировало, и к моим другим преступлениям было еще добавлено обвинение в замысле состряпать ложный договор между Германией и Россией как средство заставить союзников сражаться против большевиков. Рассказ, как следовало из газеты, читался, как «Тысяча и одна ночь». Я указал Карахану на эти слова и поздравил его с талантливой аллегорией. Это был прекрасный пример выдумки, не лишенной вообра жения. Карахан, знавший все детали моего ареста, мягко улыбнулся. «Ваше правительство, — сказал он, — под держивает войну против революции. Союзные войска совершили целый ряд беззаконий в нашей стране. Вы стали символом этих беззаконии. При столкновении ме жду двумя мировыми силами отдельные личности всегда страдают».

На следующий день Петере нанес мне ^неожиданный визит. Он привез с собой Муру. Был день его рождения (ему было тридцать два года), а так как он предпочитал не получать подарки, а дарить сам, в виде праздничного подарка он привез Муру. Но не только поэтому его визит был одним из самых волнующих моментов моего заклю чения. Петере был в настроении, склонном к воспомина ниям. Он сел напротив меня за маленький столик около стены и начал рассказывать о своем революционном прошлом. Он сделался социалистом в пятнадцать лет, перенес изгнания и всякие преследования. Я слушал урывками. Мура, стоявшая позади Петерса напротив меня, бесцельно перебирала книги на небольшом столе перед зеркалом. Она поймала мой взгляд, вынула записку и сунула ее в книгу.

Меня охватил ужас. Легкий поворот головы — * Петере все мог увидеть в зеркале. Я как можно незамет нее кивнул головой. Но Мура, казалось, думала, что я не видел, и вновь повторила все сначала. Сердце мое замер ло, и на этот раз я заживал, как эпилептик. К счастью Петере ничего не заметил, в противном случае судьба Муры была бы решена. О моей судьбе он не сказал ничего нового, кроме сообщения о приготовлениях, сде ланных для суда надо мной, но обращался со мной чрезвычайно любезно, несколько раз осведомился как обращаются со мной часовые, регулярно ли я получаю письма Муры и нет ли у меня какихлибо жалоб. Затем, извинившись за свой короткий визит ввиду срочной рабсь ты и пообещав еще раз привезти Муру, он уехал. Мы с Мурой едва перекинулись несколькими словами, но у меня теперь была надежда. Как только они ушли, я бросился к книге — это был Карлейль, «Французская революция» — и вынул записку. В ней было всего шесть слов: «Ничего не говори — все будет хорошо». Всю ночь я не мог заснуть. На следующий день снова приехал Петере. Его второе посещение объяснило первое. На этот раз его сопровождала не Мура, а Аскер, шведский гене ральный консул, обаятельный, большого ума человек, работавший день и ночь для нашего освобождения. Пе тере прямо приступил к делу. Нейтральные дипломаты выражали тревогу относительно моей судьбы. Их сильно обеспокоили слухи, что я расстрелян, что меня подверга ли китайским пыткам. Поэтому он привез шведского генерального консула, чтобы тот убедился лично: 1) что я жив, 2) что со мной хорошо обращаются. Мой разговор с Аскером был ограничен. Мы должны были говорить по русски, а он плохо знал язык. Более того, ему не было разрешено говорить о моей судьбе. Удостоверившись, что я не голодаю и не подвергаюсь пыткам, он ухитрился сказать, что для меня делается все, что только возможно, и затем ушел.