Олег Куваев - Избранное. Том третий. Никогда не хочется ставить точку

Но думаю, что если бы в геологию я вкладывал третью часть того, что вкладываю в литературу, — работа могла бы получиться красивая. Я бы и вкладывал, кабы свободы давали. И жаль мне лет, потраченных на метод ВЭЗ на вечной мерзлоте, — мелочи все это, мышиная возня. Все же, что эти годы оправдывает, было не связано с работой.

Ноябрь 1973

Компания „Боб энд Глеб“ — „Охрана имущества граждан“ Здорово!

Должен признать, что за минувшее десятилетие в тебе прорезались две вещи: насобачился ты вести литературную абстракцию и придумывать заголовки. Первого я никогда не умел насчет второго — сам экспертом работал. Но время идет, и сейчас я забраковал бы лучшие из своих заголовков, если бы придумывал их сейчас. Ты же неким телепатическим приемом угадываешь мой смутный замысел и бьешь в точку. Это я насчет. „Лосиного друга“.

„Серая река“ пошла сейчас в качестве названия. Плохо тр, что в оформленном на бумаге виде она теряет свой тайный смысл, более того, по отношению к роману приобретает некую двусмысленность даже.

Но! Это лучшее, что есть сейчас на руках.

Роман, видно, придется, еще раз переписать. Стал он техничен, но, придется все же переписать. Единственное, что мне всегда удается, это концовки. Концовка не подвела и на этот раз. Все остальное. Мозги бы откусить тому кретину, который придумал в литературе плановость. Во первых, из тебя помимо твоей воли делают хитрожопого гада. Еще в мозге-то ничего нет, а заявку пишешь. Во вторых, из тебя делают халтурщика. Ты должен сидеть и работать, зная, что скорость получения куска хлеба и величина его всецело зависят от качества твоей работы. Если ты сделал работу — ты должен быстро получить дивиденды. Вместо этого я встаю и, в некий в абстрактный план встав, вынужден работать по нему, не отвлекаясь на другое. И если даже считаешь не готовой — изволь сдать, если пришел срок; А им-то наплевать, что ты сдал. Был бы внешний декорум соблюден.

А ну его к черту. К счастью, для еще одной переписки время у меня будет.

Февраль 1974

Роман, Боря, в журнальном варианте получился у меня неплохой. Ну, значит, средний. Вот гранки прочел. Но назвать его хорошим я никак не могу. Все легкость проклятая, все недоработанность. Болты не закреплены, гайки не дожаты, части хлябают. И ввиду надвигающегося периода суеты и перемещений вряд ли я смогу дожать его в книжном варианте. Для этого надо еще полгода работы. Попробую сделать, что смогу.

Сентябрь 1974

Вышел роман „Территория“. Журнал „Наш современник“ № 4, 5 за этот год. Попал я после этого в популярку. Был пленум писательский, доклад делал Бондарев и объявил меня „надежой“. После этого меня сразу выпустили в загранку. Должен был отплыть из Риги на паруснике „Крузенштерн“.

Черт с ними. После этого уехал в Переяславль, на берега древних вод Переяславского озера, написал первые главы нового романа „Правила бегства“, сдал первый вариант сценария „Мосфильму“, поехал в Вятку, соорудил матери памятник, написал радиопьесу по роману и уехал в Полесье искать следы Олеси Куприна. Был в тех местах. Вот позавчера вернулся, закончил второй вариант сценария, выслал заявку на „Таджикфильм“ и живу.

Душа моя изнурена бессонницей и (всегда мучительными) размышлениями о Смысле жизни. По случаю статьи в „Комсомолке“, а потом в „Правде“ возникла около меня шобла.

Только хуже от этой „помощи“, пробовал, знаю. Но тут где-то я, видно, сознание потерял, она и вызвала. И случилось чудо: пришли двое умных, молодых ребят с хорошими лицами. Первым делом они осмотрели комнату, прошлись по книгам (профессионально — это чувствуется, как рука по корешкам идет у того, кто книги любит), осведомились о моей профессии и лишь потом подошли ко мне со словами: „Не боись, Олег. Пропасть мы тебе не дадим. Его зовут Гена, меня зовут Андрей. Тебя, если угодно, можем называть на „вы“ и Олег Михайлович. Слыхали, читывали“. И просидели они у меня пять часов с какими-то трубочками и пузыречками, из коих каплет. Потом пришли в 12 ночи, всадили в ж. снотворный укол, утром прислали коллегу (видно, был наказ: там парень один валяется, так ему надо помочь по человечески), потом опять зашел один, наволок таблеток, коих не продают, и — я уже кое-что смыслить стал — подружились мы. А дело оказалось простое: живут два парня, обоим по тридцать, сволочиться не могут, посему карьера не идет, дела, ради которого сгореть стоит, — не нашлось, на водку и баб не тянет. „И что остается, Олег Михайлович, — говорят, — книги да музыка. Так и живем“. А когда один признался, что после того, как прочел „Ночь нежна“ Фицджеральда, „год ходил ошалелый“, возлюбил я этих ребят, перешли мы „на ты“ и теперь они ко мне заскакивают чашку кофе хватнуть, о мирах минут десять потрепаться и бегут дальше по алкашам, астматикам и проч. и проч. Оклемавшись, побрел я на „Мосфильм“ — дело требовало, а законы кино жестоки. Умри, но появись, если надо появиться. Появился. Там сидят трое и эдак странно на меня смотрят. „Что, — говорю, — физиономия не нравится? Так я не актер, мое дело проза, вот в рукопись и смотрите“.