Давид Карапетян - Владимир Высоцкий. Воспоминания

Следующим утром отцовская машина отвезла нас в аэропорт. Когда проезжали мимо рынка, Володя попросил:

— Давай зайдём. Надо детям хоть фруктов привезти из Еревана.

И нам наложили целую корзину — рынок в Ереване замечательный.

Почему-то (а точнее, по обыкновению) мы не взяли билетов заранее. Приехали в аэропорт — билетов нет. Кассирши нам ничем помочь не смогли, посоветовали обратиться к экипажу. Вышли на лётное поле к самолёту. У трапа стоят двое пилотов: главный — молчаливый мрачный армянин лет сорока пяти, и второй пилот — русский и помоложе. Я вступил в переговоры — номер не проходит: «Не можем, нельзя, машина перегружена». Я тайком от Володи говорю русскому пилоту:

— Это Высоцкий, ему срочно нужно в Москву.

Ноль внимания.

Моему возмущению не было предела. Я-то считал, что Высоцкого должны не только незамедлительно посадить в самолёт, но ещё и не брать с него ни копейки. А тут такой облом, и от кого? От русского!..

И тут, как в хорошо срежиссированном спектакле, появляется молодой армянин, как оказалось — сотрудник Аэрофлота. И на повышенных тонах говорит с главным пилотом по-армянски примерно так: «Как же так можно, ты что, не понимаешь, кто он такой?! Это же Высоцкий!» Главный — так же бесстрастно и монотонно:

— Нельзя. Перегруз.

Потеряв терпение, молодой закричал:

— А Саят-Нова ты бы тоже не посадил?!

Главный несколько оживился и глянул на собеседника уже вопросительно. Тот понял вопрос:

— Да, да! Он у них как Саят-Нова у нас!

Это подействовало. После долгой паузы главный пилот сказал что-то девушке у трапа, и нас взяли на борт. Поднимаясь мимо него по ступенькам, Володя спросил:

— Скажите, а дети у вас есть?

— Сын и дочь, — отвечал тот.

— Сейчас я напишу текст одной моей песни — про военный самолёт — и прошу вас передать его детям — они поймут!

И вот мы в самолёте. Стюардессы разместили нас в кухне, покормили, открыли бутылку вина, которую дали «на дорожку» провожавшие нас барды-студенты, принесли стаканы и — по просьбе Володи — клочок бумаги. На нём он записал полный текст песни «Смерть истребителя». Потом спросил у стюардессы фамилию лётчика и добавил какую-то надпись. У девушек в самолёте оказалась гитара, и по собственной инициативе под грохот моторов Володя спел им «Москва — Одесса», весьма подходящую случаю песню о пространстве и времени.

Всё это очень было на него похоже: важной чертой характера Высоцкого было — не оставаться в долгу.

А через три часа он уже ел, обжигаясь, домашний куриный бульон, по своему обыкновению — с закрытыми глазами, без хлеба, доставая куски курицы руками. «Ешь, сыночек, ешь», — приговаривала Нина Максимовна, сидя рядом с Люсей напротив него и не сводя с него заботливых глаз.

Под свист глупца и мещанина смех —

Одна из всех — за всех — противу всех!

М. Цветаева

Весной 1970 года я был целиком поглощён сумасбродной, казалось бы, идеей. В то время я много читал о Махно и его эпохе; догадывался, что он был совсем не таким, каким его изображали в книжках и кино, — бесноватым злобным гномом, больше смахивающим на фюрера германской нации, чем на крестьянского предводителя. Все наши сведения о проклятом атамане складывались из трёх классических источников: «Дума про Опанаса», «Хождение по мукам», «Александр Пархоменко». А кто из нас не зубрил в школе бравурного Маяковского:

Били Деникина, били Махно,

Так же любого с дороги смахнём.

На фоне этого бойкого лубка даже не отягощённый интеллектом Илья Сельвинский выглядел заматеревшим роденовским мыслителем, трактующим пресловутого батьку как реальность «третьего пути»:

Мы путались в тонких системах партий,

Мы шли за Лениным, Керенским, Махно,

Отчаивались, возвращались за парты,

Чтоб снова кипеть, если знамя взмахнёт.

«Героя и гения от тачанки, сделавшей её осью своего таинственной и лукавой стратегии», видел в Махно Исаак Бабель.

Сложилась своя, больше интуитивная, версия мятежного атамана и у меня. Творец «третьей, социальной революции», он мог стать генералом и у гетмана, и у Петлю-ры, и у Деникина с Врангелем. Кавалер ордена Красного Знамени (четвёртый!), мог он получить большой чин и у красных, — но «мирному врастанию в социализм» Нестор Махно предпочёл последовательную борьбу со всеми режимами и медленную агонию в эмиграции. Раздавленный «детерминизмом», он, не колеблясь, променял улицу Грановского на рю Дидро 4 4 Улица в парижском пригороде Венсен, где ютились Махно и его семья. . Мне он виделся не «кулацким скорпионом», а героем античных трагедий, бросающим вызов Року. Меня восхищала не его идеология, а его нонконформизм.