Эрнст Юнгер - Сады и дороги. Дневник

В тайном языке моделей, по которым мы начинаем сегодня строить, вырисовываются долгие периоды уравновешенности, которые последуют за периодами беспокойств. Такой вывод можно сделать также из того, что все большее количество труда сковывается планом; так будущее заранее дает знать о себе.

Нам предстоит провести в этом захолустье еще несколько дней. В домах испытываешь чувство, будто древоточцы и мухи измельчили утварь в труху, а снаружи будто все потонуло под слоем навоза. Бурые ручейки, там и сям образующие подернутые радужной пленкой лужи, сочась и капая, стекают вниз по деревенской улице. Множество разрушенных и сгоревших домов, а по проселкам валяются груды брошеного военного снаряжения. Среди всего этого в глухом и, как мне кажется, вырванном из времени настроении живут и возятся люди; все вместе с таким же успехом могло представлять картину времен Тридцатилетней войны.

Мой шестидесятилетний хозяин — тощий, с длинным, острым и несколько скошенным носом человек, с чаще всего меланхолически-отсутствующим, но все же лукавым взглядом. Физиогномически он напоминает мне птицу, однако из числа давно вымерших. Есть лица, которые принадлежат такому типу людей, о котором лишь смутно догадываешься, но толком так ничего и не знаешь. Надо бы основательно проштудировать фавнов под коньками большого собора, чтобы получить представление о такого рода характерах.

В первой половине дня явилась в дом женщина лет тридцати и попросила помочь ей выкопать мужа, который погиб недалеко отсюда за считанные минуты до прекращения боевых действий. Ее лицо перекосила переполнявшая ее боль, хотя мой хозяин и сказал, что нельзя-де так убиваться. Она, например, заявила, что готова руками вырыть покойника из земли, лишь бы еще хоть одним глазком его увидеть. Подобные встречи здесь происходят сплошь и рядом, поскольку бастионы были отчасти заняты местными. Так знакомишься и с непосредственным действием выстрелов, которое обычно так и остается вне поля зрения стрелка. Пуля поражает многое; видишь, как падает птица, и любуешься летящими во все стороны перьями, но не видишь яиц, птенцов и самку в гнезде, куда она никогда уже не вернется.

Вечером я предпринял короткую вылазку в Бушдорф, чтоб навестить Спинелли, и, по свойственной мне привычке, завернул на кладбище, которое, как то нередко бывает в деревнях Лотарингии, подковой огибало церковь. Здесь я обнаружил большую редкость — хранилище костей, которое в виде грота было встроено в стену церковного двора. Содержало оно черепов, вероятно, двести. Нагромождение венчал фриз из прочих останков, а на свободном месте перед ним лежали длинные бедренные и тазовые кости. Складывалось общее впечатление некой кладки выцветших, несколько позеленевших костей, в массив которой была вставлена мозаика темных глазных впадин. Узор их привел меня в замешательство; я как будто почувствовал мягкий морской прибой, бьющий об этот утес смерти. «Мы все жили» — доносилось оттуда. И все же досадно, что сегодня страшатся таких поучительных изображений, высокой пышности смерти, смысл которой еще понимали в эпоху барокко. Грот замыкался деревянной решеткой и низким каменным парапетом, в котором находилось чашеобразное углубление, видимо, для святой воды.

В Эделингене я завел об этом разговор с хозяином, и, как ожидал, тот весьма живо откликнулся. От него я узнал, что прежде умерших со всей округи хоронили в Бушдорфе, потому-то и дорога туда из Эделингена еще и по сей день называется Похоронной. Могильщик, приготавливающий новые места, сносил затем старые кости в это хранилище и укладывал их там слой за слоем. Раньше возвышение из черепов достигало до самого потолка грота; еще будучи мальчишкой, мой хозяин видел его таким. Но поскольку нижние пласты мало-помалу со временем истлевали, высота его осела. Народ знал черепа; каждый мог «показать своих бабушку и дедушку», поскольку ведь было известно, кто лежал в могилах.

Грозовой ливень, и поскольку в моей мушиной каморке стало уж слишком пустынно, я отправился на небольшую субтильную охоту [184] См. комм. к записи от 1 июня 1939 г. (в электронной версии книги — прим. 46. — Прим. верстальщика) . На завядшем картофельном поле я опять изучал колорадского жука — когда солнце стоит высоко, он оживает, взбирается на самый кончик травинки и проворно взлетает. Я смотрел, как они роятся, подобно пчелам, и при виде этого зрелища мне казалось сомнительным, чтобы хоть одной области в Европе удалось надолго избежать их миграции. И снова я искал раковины, но среди тысяч и тысяч экземпляров не нашел ни одной столь же совершенной, как та, что досталась мне с первого взгляда.