Владимир Голяховский - Путь хирурга. Полвека в СССР

Его назидательный тон раздражал Ирину. Ей не приходилось беседовать в таком тоне, она не имела дел с партийными руководителями, да и вообще с официальными лицами. Несдержанная на язык, Ирина выпалила партийному боссу:

— Если эти паршивые негодяи не прекратят обвинять моего мужа, я найду способ сообщить об этом иностранным журналистам из «Голоса Америки». Весь мир узнает об этом.

Корниенко бросил на нее негодующий взгляд. Ирина, конечно, зря брякнула про «Голос Америки» — я не был диссидентом и у нас не было связи с теми журналистами. Ее выпад лишь раздул подозрение в моей идеологической неблагосклонности. Но об этом я узнал потом.

Заставить ректорат и партийный комитет прекратить преследовать меня могло только вмешательство на очень высоком уровне. Я вспомнил про Гришу Иткина, моего соученика. Он как-то хвастал, что у него есть хорошие друзья в ЦК партии. Гриша был уникальный парень, в его сердце с войны сидел осколок снаряда. Здоровенный мужик, он был десантником отряда особого назначения. Туда отбирали настоящих головорезов. В боевой высадке он был почти убит. Его друзья дотащили его до госпиталя. Там был Вишневский, но он уже садился в машину, уезжать. Они наставили на него пистолеты и заставили его оперировать. Вишневский спас его жизнь. Гриша был действительно герой по виду и по духу, он всегда держался очень независимо. Теперь он заведовал отделением в одной из больниц. Не занимая высокой позиции, он жил на широкую ногу — очевидно, брал немалые деньги с больных. Был и всегда будет такой тип врачей, которые умеют хорошо устраиваться без официальных достижений. Я позвонил Грише:

— У меня к тебе дело.

— Приезжай в дом отдыха «Березки», это близко, я отдыхаю там с семьей.

Я взял с собой ящик редкого тогда чешского пива (из брежневского буфета) и приехал к нему. Выпив по бутылке и вспомнив нашего общего друга Вишневского, мы пошли погулять-поговорить. Я рассказал ему свою историю:

— Мне нужна помощь очень высокого партийного чина.

Гриша был человек деловой:

— Я могу поговорить с ребятами в ЦК. Они только позвонят ректору Лакину, как он от страха сразу насрет в штаны. Твое дело будет мгновенно забыто. Только, сам понимаешь…

Я взглянул на него и понял — нужна взятка. Вообще-то я считал себя несправедливо гонимым и искал справедливости. Я не ожидал, что за справедливость нужно платить. Взятка в Центральный Комитет партии? Вот это точно: «не ищите логики».

— У меня просто нет другого выхода. Пусть скажут — сколько.

— Дай мне неделю на переговоры с ними.

В следующий раз я ехал на встречу с гадливым чувством — как ни хотелось мне избавиться от преследований, переговоры о взятке были противны. Гриша бодро сказал:

— Я объяснил ребятам ситуацию. Они согласны поговорить с ректором.

— Ты думаешь, это подействует?

— Я тебе гарантирую. У него задрожат руки, когда он услышит, кто с ним говорит. За это пять тысяч, — он выжидательно и покровительственно смотрел на меня сверху вниз.

В моих воспаленных мозгах искрами пробегали мысли больного воображения. Пять тысяч — большие деньги, почти моя годовая профессорская зарплата. Значит, за свой покой и благополучие я должен буду год работать бесплатно. Но какая гарантия, что это будет сделано, и какая гарантия, что он не обманывает? Мы не закадычные друзья, и я не мог полностью ему доверять. Его горячее и быстрое участие в моем деле и вообще вся его слишком большая и успешная деловитость вызывали у меня подозрение. Я ведь веду переговоры даже не прямо с теми людьми, мне бы надо знать — кто они? И почему это «они», а не «он»? Но самое главное: взятка — это то, что карается законом. Откройся это каким-нибудь образом, меня посадят в тюрьму. А мои враги не поленятся открыть это. Мое больное художественное воображение быстро нарисовало мне несколько картин: меня допрашивает мой хороший знакомый генерал Карпец, начальник Уголовного розыска; я стою перед ним, опустив голову. Он спрашивает:

— Как же вы, такой уважаемый и заслуженный человек, могли сделать это?

В другой картине я увидел заплаканную Ирину, пришедшую ко мне на свидание в тюрьму. Мы разгорожены решеткой, и она спрашивает:

— Как, как ты мог так разрушить всю нашу жизнь?

От этих картинок я даже тряхнул головой. Но все еще не мог принять решение:

— Гриша, как мы это сделаем?

— Ты привозишь мне пять тысяч, а на следующий день Лакин сам вызовет тебя и станет извиняться перед тобой.