Галина Кузнецова-Чапчахова - Парижанин из Москвы

Тоска… Это не передать.

Обнимаю тебя и христосуюсь. Милая, крепни, светись. Ну, помолись за меня, я это почувствую.

Твой, недостойный, ибо не ценящий Божию милость, а только взыскующий… Ваня.

Я о-чень одинок…

Ну, бодро, бодро, Воистину Воскрес, Олюша, родная моя».

«Дорогой мой Ванечка! Твоё пасхальное письмо меня огорчило. Ты не поговел. Светлое состояние после благополучной операции надо бы поберечь. Сама я мало пользуюсь природой. И слаба, и с ног сбились с мамой без прислуги. Теперь есть девчонка, но такая ветрогонка, не знаешь что и лучше — с ней или без неё. О своей работе пытаюсь думать, но голова отказывает. Если пересиливаю себя, ещё хуже от того, что вижу: получается вымученно. Это меня убивает. У Арнольда врач нашёл грыжу, пусть лучше грыжа, а не опухоль. Клинкенберг считает, если не пройдет, через 4–6 недель будет резать. Не отходят от нас болезни. У Арнольда ещё и прострел спины. Все мы изнервировались — хозяйство ведь не бросишь. А если ущемление? Мама мучается своими болями то здесь, то там.

Но всё это так неважно в сравнении с твоим состоянием. Что дали анализы?

Меня мучит, что я ничего не могу делать задуманного. Между прочим за моё отсутствие кто-то стянул один из трёх ключей от «хатки» и постоянно там бывал, чему свидетельствуют измятая и сбитая постель, масса окурков на тарелочке, обрывки чёрного меха от дамского пальто, монета на полу. Мех такой я подарила бывшей прислуге на воротник Она? С любовником? Или её сестра-нахалка (шаталка с солдатнёй), одолжившая её пальто? Кто же всё-таки стянул ключ? Мама, очень любившая Тилли, не хочет допустить мысль о ней, а я определенно думаю на Тилли, «барышню» из себя строит. Мне она противна. А в «хижину» и заглядывать не хочется!

Обнимаю и молюсь. О.»

«Дорогой мой, родной Ванечка!

Не знаю, что и думать. Когда бы такое было, что Вы не поздравили меня 9 июня с Днём рождения! Пишу в расчёте, если Вам трудно писать, кто-нибудь черкнёт мне хоть строчку о Вас! Очень прошу! Хотела сегодня послать телеграмму с оплаченным ответом, но не решилась: телеграмма может напугать Вас уже самим известием о ней. Голубчик, попросите кого-нибудь написать мне два слова о Вас.

Если не получу ответа через неделю, пошлю письмо Александру Николаевичу Меркулову. Но дома ли они летом?»

6 июня Ильины, не предполагая ухудшения у И.С., «улизнули» отдохнуть. Несмотря на все усилия жены Натальи Николаевны, Иван Александрович, будучи на 10 лет моложе Шмелёва, проживёт после него всего четыре года.

9 июня 1950 года, ровно через одиннадцать лет день в день с датой на первом письме Ольги Бредиус-Субботиной, Иван Сергеевич продиктует своё последнее письмо Марии Тарасовне Волошиной, уже не отлучающейся от него. Письмо, более чем наполовину написанное чужим почерком — как это было для О.А., полуживой после второй операции.

«Дорогая моя Ольга Александровна, я очень слаб и с трудом держу перо, всё ждал, что сам напишу, а сил всё нет.

Приветствую от всего сердца день Вашего Рождения.

Пошли Вам Господь благоденствия и душевного мира.

О себе я пока не знаю, чем болен. Лечение доктора Антуана от избытка uree дало отличные результаты: вместо 0,70 теперь 0,27. 12 мая меня повезут к нему. У меня непонятная слабость. Три месяца бронхит (?).

Временами во время еды острый насморк, главное, я всё худею, но болей не бывает нигде.

Эти дни жары отняли все силы. Три месяца нет аппетита, насилую себя, но яйцо съедаю охотно.

Восемь месяцев без воздуха.

Из своей норы вот уже три дня как перешёл в большую комнату. Нет сил даже думать. Если Антуан не укажет лечения, меня отвезут в тихое место, дай Бог здоровья М.Т. (она ослушалась из-за скромности, ясно же, что больной имеет в виду её, Марию Тарасовну, достаточно инициалов. Она могла бы назвать и «тихое место», но испугалась — плохая примета).

Я почти так же слаб, как в Эсбли. Простите такое горькое письмо, желаю Вам здоровья и… здоровья. Все мои планы гаснут, я почти в отчаянии.

Нежно целую Вашу руку.

(Далее рукой И. С. Шмелёва:)

О, как мне скорбно! Ваш всегда Ив. Шмелёв.

Привет маме. Помолитесь!»

Итак, О.А. впервые не получит поздравления с Днём Ангела от И.С. вовремя, в срок. На другой же день 10 июня 1950 года она пишет своё совсем встревоженное письмо, умоляя, чтобы хотя бы кто-нибудь «черкнул ей по просьбе И.С., «если Вам самому не до писем» (полуофициальный тон — из-за неизбежных чужих глаз и рук), хоть одну строку о нём!»