Галина Кузнецова-Чапчахова - Парижанин из Москвы

Возможно ли, чтобы новую любовь для мужчины «вымолила у Бога» его покойная жена? Предубеждения в любви — они преодолимы? «Как сердцу высказать себя, другому как понять тебя? [1] Из стихотворения Ф. Тютчева «Silentium». »

Есть много людей, которым это всё неважно, но только не нашим героям.

Поражает, до какой степени неисчерпаемо высок накал человеческих страстей, когда сближаются два «электрода» — мужчина и женщина. И молниеносно подключается всё, вся цепочка, весь генезис, уводящий в века и одновременно ткущий стратегию новых сочетаний и новую расстановку сил или бессилия, мгновения или вечности, что почти одно и то же.

Ольга Александровна Бредиус-Субботина как редактор «Романа в письмах» позаботилась о грозных надписях на некоторых письмах «Не публиковать!». Похоже, она позаботилась и об уничтожении части писем, как своих, так и Ивана Сергеевича Шмелёва. И никаких, разумеется, объяснений.

Наверно, искусство любви, как искусство изящной словесности, требует не только искренности, но и трезвого внутреннего самоконтроля. У женщины здесь «срабатывает» природная скрытность, инстинкт самосохранения, пусть даже детская поза смущения «кривит ножки» (И. Шмелёв).

Что произошло с нашими героями, как сложились отношения Ольги Субботиной и Ивана Шмелёва, случившиеся в годы Второй мировой войны и после неё? Тайна человеческой души не поддаётся расшифровке. В ней, в душе, незримо присутствуют и ткут «лик», «узор любви» (И. Шмелёв) их время, опыт предков, собственный опыт, инстинкт, чей-то просчёт или самонадеянность, потери и иллюзии; неизбежные, если даже невольные, обманы, непоправимые ошибки и стойкие заблуждения. И, разумеется, доверчивость, незащищённость открытого чувства. Любовь такова, каков человек. У сложных людей сложная судьба.

Коротенькая телеграмма от 22 июня 1936 года из Парижа в Берлин профессору Ивану Ильину гласила:

«Супруга тяжело больна, невозможно приехать. Шмелёв».

Этой неожиданной телеграмме предшествовала долгая оживлённая переписка Ивана Сергеевича Шмелёва и его друга философа Ивана Александровича Ильина в связи с предполагаемой писательской поездкой в Латвию. Но, может быть, не столько в Латвию, сколько воспользоваться возможностью побывать вместе с женой Ольгой Александровной Шмелёвой в Изборске, который на тот момент был пограничной частью балтийских республик, и увидеть из Печёр Псков. Родину, без которой они были несчастны. Вот что писал Ильин, выражая общее с другом состояние отчаяния:

«Как тяжко утратить Родину. И как невыносима мысль о том, что эта утрата, может быть, состоялась навсегда. Для меня навсегда, ибо я, может быть, умру в изгнании…

От этой мысли всё становится беспросветным: как если бы навсегда зашло солнце, навсегда угас дневной свет, навсегда исчезли краски дня… и никогда больше не увижу я цветов и голубого неба… Как если бы я ослеп; или некий голос грозно сказал бы мне: «Больше не будет радостей в твоей жизни; в томленье увянешь ты, всем чужой и никому не нужный»…

Но не бойтесь этого голоса и этого страха! Дайте им состояться, откройте им душу. Не страшитесь той пустоты и темноты, которые прозияют в вашей душе. Смело и спокойно смотрите в эту темноту и пустоту.

И скоро в них забрезжит новый свет, свет новой, подлинной любви к родине, которую никто и никогда не сможет у вас отнять… и ваше изгнанничество станет действием и подвигом; и свет не погаснет уже никогда».

Итак, хотя бы на расстоянии 18 километров от Печёрского монастыря в ясный день увидеть купол Псковского собора. Как пел в эти же годы А. Вертинский, находясь «в степи молдаванской»: «Хоть взглянуть на родную страну!» Организацию выступлений Шмелёва брали на себя друзья Ильина в Риге. Так предполагали дружившие семьями Шмелёвы и Ильины, однако всё случится совсем иначе.

В этот же день 22 июня 1936 года спустя несколько часов вслед за телеграммой Иваном Сергеевичем Шмелёвым послано Ильину второе коротенькое сообщение:

«Дорогие, не могу не известить вас. Оля умерла сегодня в час тридцать дня после приступа сердца (грудной жабы).