Марк Полыковский - Конец Мадамин-бека (Записки о гражданской войне)

То один, то другой «максим» захлебывался. Очереди становились все короче и короче, а паузы продолжительнее. Обливаясь потом, обжигая руки о раскаленные пулеметные стволы — воды совсем не было, — бойцы делали героиические усилия, чтобы вести огонь, не дать врагу передышки.

В этом беспримерном по трудности сражении бригаду выручил Зазвонов со своей артиллерией. Когда басмачи выплеснулись из оврагов и песчаных барханов и тучей хлынули к дороге, намереваясь порубить и затоптать спешенных бойцов, грянул пушечный залп. Один. Второй. Скорострельные трехдюймовки били по летящему навстречу врагу картечью, шрапнелью, гранатами.

Федор Зазвонов стоял у первого орудия, вытянувшись во весь рост, и взмахивал обнаженной саблей.

— По басмаческой сволочи — огонь! — громко взволнованно выкрикивал он.

В ответ на команду грохотали орудия. Каждый выстрел вырывал из басмаческой лавины десятки конников.

На месте разрывов вздымались тучи песка, и все вокруг заволакивалось желтой пылью.

Какое-то время между артиллеристами и басмачами длился поединок. Враг тоже искал уязвимое место и постоянно держал на прицеле зазвоновцев. Казалось, вся банда стреляет по орудийному расчету. Одна за другой пули достигали цели. Уже не было почти ни одного бойца без ранения. Но по молчаливому обещанию стоять до конца они продолжали драться. Если кому-нибудь было слишком трудно, его поддерживали товарищи. Вокруг орудий темнела горячая кровь. Сухой песок впитывал ее жадно, и только алели влажные пятна.

Упал и сам Зазвонов. Как был с саблей в руке, так и повалился, и сталь звякнула, ударившись о ствол орудия. Его хотели унести, но Федор Михайлович со стоном произнес:

— Не трогать! Слушайте мою команду!

И он снова выкрикивал:

— Огонь?

Семен Чебан — вестовой и кучер известной всей Фергане вороной зазвоновской пары, старался, как только мог, — облегчить страдания командира. Придерживая голову раненого, он поил его водой из походной фляги. Но освежающие, целительные капли влаги, такие дорогие в пустыне, уже не могли поддержать Федора Михайловича. Боль мутила рассудок, глаза заволакивались темной пеленой — он с трудом видел близко стоящих бойцов. Лишь грохот разрывов был явственно слышен, и по нему он судил ходе боя

Солнце жгло по-прежнему. Все накалилось — и оружие, и седла, и. песок. Словно огонь выдыхала пустыня, и он опалял тело. Губы пересохли, потрескались, источали кровь. Ту кровь, которой и так было мало. Ее отнимали пули, сабельные удары. Но во время боя разве сбережешь кровь! Раз, и другой, и третий бросались в атаку бойцы эскадрона Виноградова. Кони, разбрызгивая песок, натужно дыша и храпя, летели навстречу басмачам. Сверкали сотни сабель, как белые молнии, и бойцы откуда только брались силы — вдохновенно кричали «ура!». Дважды скрещивала с врагом клинки кокандская мусульманская конная рота. Впереди скакал Собиновский, такой же высокий и здоровый, как и Парамонов, и рубил басмачей; Спешенный мусульманский полк помогал конникам дружными залпами. Ни минуты отдыха. Ни минуты тишины…

В самый разгар боя к начальнику штаба Андрееву приполз Семен Чебан. Он был без фуражки и ремня, в мокрой от пота рубахе. Волосы сбились на лоб и закрывали глаза.

— Сергей Александрович! Вас кличет товарищ Законов… совсем плох… — срывающимся от боли голосом произнес Семен.

Андреев оставил бойцов, вместе с которыми отстреливался из-за песчаного бархана, и побежал к орудиям.

Все в том же положении, прислонясь к снарядному ящику, лежал Федор Михайлович. Он был действительно плох. Лицо осунулось, глаза померкли, на шее темнели страшные иссиня-багровые пятна.

— Товарищ Андреев… умираю я… — прошептал глухо Зазвонов.

Андреев опустился на колени в горячий песок, стал поправлять волосы на висках Федора Михайловича — ему хотелось как-то утешить друга.

— Что ты, Зазвоныч! Мы еще повоюем.

— Нет… Воюйте вы… Тебя и Семена как коммунистов прошу, передайте товарищам — сражаться до полной победы мировой революции… Шашку завещаю жене…

По щекам Семена текли горячие, сохнущие на раскаленном ветре слезы. Зазвонов умирал.

Шесть часов длился этот почти легендарный по мужеству и жертвам бой в пустыне Ха-Дервиш. Люди воевали уже не мускулами, а волей и страстью. Стояли вопреки всем законам жизни. Стояли, когда им надо было пасть, двигались, когда надо было лежать замертво, стреляли, когда пора было смолкнуть.

У них хватило силы подняться в последнюю атаку по команде Парамонова. Они сели на коней, выхватили клинки — верные, привычные рукам клинки — и, пыля огненным песком, рассекая жаркий ветер, помчались к оврагам, где тучей теснились басмачи.