Марк Полыковский - Конец Мадамин-бека (Записки о гражданской войне)

Кужело спешил отряд и повел в город. Начался бой на каждой улице. Вначале басмачи сопротивлялись, отстреливались, но с каждой минутой стойкость их ослабевала, и вот уже из дворов и переулков поскакали всадники в халатах, бешено нахлестывая коней.

Есть люди, встреча с которыми оставляет глубокий «лед в нашем сознании и память о них не стирается годами и десятилетиями. В то утро я не предполагал, что увижу именно такого человека. И увидел.

Мы были усталыми. Одна ночь не могла, конечно, убить все наши силы, если бы это была просто ночь. Но она была полна тревог и ожиданий, мучительного напряжения человеческой воли. Усталые, мы слушали бой на улицах города, слушали, как выстрелы приближаются к нам, и, затаив дыхание, ловили каждый звук — крики, стоны, топот копыт, лязг оружия. Вклиниться в оборону мы не могли. На заставе уже не было ни одного патрона. Винтовки наши молчали. Зато всей мощью своих молодых легких мы приветствовали наступающий эскадрон громким «ура!».

Еще шел бой, когда я узнал имя командира эскадрона. Имя это, оказывается, было известно моим товарищам. И хорошо известно. Слава о нем уже жила в Ферганской долине, облетела города, селения, создала легенду о его бесстрашии, мужестве, непоколебимой стойкости. «Он не мог не подоспеть, — говорили бойцы заставы. — Не мог не прийти на помощь. Уж такой человек Кужело». Никто из бойцов не видел его в лицо, но все верили ему, как самому лучшему другу, как брату.

Поверил и я. И захотел увидеть его.

Бой шел уже в центре города. Здесь, недалеко от крепости, расплескалось, окруженное тенистым садом и зарослями роз, просторное озеро. Посреди него стоит островок с павильоном ресторана. В этом-то павильоне и засели басмачи. Их можно было обстрелять или, окружив, выкурить осадой. Но Кужело поступил со свойственной ему смелостью и решимостью. Вместе со своим помощником Матвеевым и десятком бойцов он по узкому мостику, соединяющему островок с берегом, бросился в атаку на басмачей… От неожиданности враги оторопели, стали бросать оружие. Однако чья-то рука все-таки пустила последнюю пулю, и она угодила в русокудрого красавца и первого силача в отряде Прокопия Матвеева. Выстрел был смертельным. Он упал, и бойцы в стремительной атаке переступали через него, торопясь смять басмачей.

Враг, потеряв центр города, стал в панике отходить на окраину.

Со стороны вокзала послышались частые орудийные выстрелы, это из Самарканда по восстановленному железнодорожному пути прибыл крупный красногвардейский отряд комиссара В. Гущи, но об этом позже.

Насколько трудно и мучительно было вчера, настолько легко и радостно сегодня. Радостно нам, людям с красными повязками на рукавах. Рабочие заставы открыли ворота и вышли навстречу бойцам кужеловского эскадрона. Распахнулись и ворота крепости. Оттуда бежали тоже усталые, но улыбающиеся красногвардейцы. На улицах мы обнимались со своими спасителями, жали друг другу руки, говорили, говорили без умолку. Звучали русские, немецкие, чешские, узбекские, мадьярские слова: отряд Кужело состоял из представителен самых различных национальностей и не случайно поэтому назывался интернациональным. Было удивительнее всего, что мы понимали друг друга. Прекрасно понимали. Язык революции, язык борьбы, видимо, доступен всем.

Отыскивая глазами Кужело, я неожиданно для себя увидел среди бойцов своего старого знакомого Яноша Надя.

В феврале прошлого года, возвращаясь с германского фронта, мы ехали вместе на крыше вагона из Актюбинска в Ташкент.

— Товарищ! — крикнул он мне, как-то по-особому выговаривая русское слово. — Здравствуй!

Мы обнялись, заговорили. Оказалось, что Янош, как и второй мой спутник, венгр Андрей Бартфай, служит в отряде Кужело. Оба — бывшие военнопленные, а теперь бойцы революционной армии. Янош был приятно обрадован, что и его прошлогодний спутник — русский офицер — командует красногвардейской заставой.

— Эго хорошо, товарищ, — светло улыбнулся Янош и похлопал меня по плечу.

Не скрою, похвала горячей радостью легла мне на сердце. Она как бы приобщала меня к тому большому делу, которое роднило сейчас всех этих мужественных, опаленных борьбой людей. Не меньше обрадовало и желание Яноша представить меня Кужело.

Встреча была короткая. Почти мимолетная. Все торопились. И сам Кужело торопился: бой, в сущности, еще не кончился, надо было выбить врага из глухих закоулков. Но я запомнил ее. Запомнил приветливое лицо Кужело, живые голубые глаза, искрившиеся под густыми, несколько нависшими бровями, темную щетку подстриженных усов лад строгой линией губ. Он был сухощав, строен, хоть и не очень высок. Кожаная куртка, опоясанная ремнями, сабля и пистолет на поясе как-то слились с ним, и без них он, пожалуй, не был бы самим собой.