Лев Филатов: Обо всем по порядку: Репортаж о репортаже

Перебираю в памяти людей футбола и вижу всего двоих, кого мне и в голову не приходило, хотя и мог, подбить на признание в тайной склонности. Это Вален­тин Александрович Гранаткин, долгое время руководи­вший футболом в стране, и Борис Андреевич Аркадьев, тренер-философ. Впрочем, не буду обескуражен, если людям более осведомленным, чем я, ведомы их клубные пристрастия. Достаточно и того, что оба они, зани­мая видное положение, не дали ни малейшего повода для пересудов, попреков за спиной. В широком же смысле оба они были болельщиками, да еще какими!

Валентин Александрович, после того как его безвин­но и бестактно отстранили от руководства футбо­лом, работал в олимпийском комитете. И частенько мне позванивал: «Слушай, как можно было принять такое решение? Какой-нибудь оболтус из тузов ляпнул, а они лапки кверху. Бедный наш футбол! Ты бы хоть намекнул, ну не в своем «Футболе», за это тебе попа­дет, так в «Огоньке»...»

Борис Андреевич, пока позволяло здоровье, заявлялся в редакцию без оповещения («был неподалеку, не мог отказать себе в удовольствии заглянуть»), работа пре­кращалась, все тянулись «на Аркадьева», он в моей комнате усаживался в кресле (спина прямая, руки спо­койно, по-царски лежат на подлокотниках) и произно­сил медленные монологи. Медленные и по причине его приятного легкого заикания, и, главным образом, отто­го, что говорил афористично, каждую фразу готовил.

«Поистине неисповедимы пути. Когда я в сороковых годах дерзал намекнуть, что будущее за универсаль­ными игроками, меня опровергали, высмеивали: «ориги­нал», «чудак»! А сегодня универсализм — к общим услу­гам, словно он от Адама и Евы».

Поднимался и уходил Аркадьев так же внезапно, как и приходил. И я так и не знаю, отводил ли он одинокую душу, заходя в редакцию или хотел быть полезным нам, репортерам, а через нас — футболу.

Есть ли вообще какой-то резон в попреке: «Э, да он болельщик!», когда само существование футбола обес­печивается нашим к нему неравнодушием?!

Болельщику позарез необходим другой болельщик. Робинзон Крузо, окажись он в наше время на острове с телевизором, после нескольких трансляций помутился бы разумом из-за невозможности обсудить увиденное. С теми, кто из одного клубного лагеря, разговор течет как по маслу, гладкий, ласкательный. Но признаем: и однообразный, топчущийся на месте. А все охочи до остроты, чтобы лезвие повизгивало об лезвие. Схва­титься в перепалке — все равно что разрядиться и сно­ва зарядиться.

Футбол идет и идет, подкидывая очередные кол­лизии и выкрутасы, и мы тут же вцепляемся в них. Футбольные обсуждения, горластые, нерассудимые, резкие, грубоватые, не что иное, как правдоискательст­во на свой лад. События на стадионе дают повод, толчок, а круги расходятся по городам и весям, воз­буждая весь легион.

Двадцать лет болельщицкого стажа и потом три­дцать с лишним журналистского — так сложились пол­века моей близости с футболом. Чувствую, что от простого сложения проку нет: им ничего не объяснишь.

Вот хотя бы такая задачка. Попробуйте выписать столбиком команды высшей лиги согласно вашему к ним расположению. Вверху — единственная, родимая; ни­же— все остальные, которым вы симпатизируете по убывающей. В самом низу окажутся нелюбимые, а для кого-то прямо-таки невыносимые. Потом спокойно взвесьте, насколько ваше отношение к командам со­впадает (или не совпадает, что вероятнее) с их обще­известными заслугами. Легко убедиться, как много личного, не поддающегося разумному истолкованию, вносим мы в восприятие футбола. Уверен, что у кого- то на самой нижней строке окажется либо киевское «Динамо», либо «Спартак».

Задачка не ради того, чтобы укорить. Мне самому не раз приходилось ее решать, пока из лица вольного, способного нагородить в сердцах что попало, превра­щался в лицо ответственное за свои слова. Что-то при этом терялось. А что- то приобреталось. Думаю, при­обреталось больше.

Как же это происходит? Может быть, просто с годами мы научаемся владеть собой, напускаем на себя показную должностную бесстрастность? Или футбол открывается нам в своей безбрежности, и ста­новится нудно бултыхаться возле одного и того же дебаркадера? Не получается ли так, что в футболе мы постепенно начинаем различать кроме гула игры еще и гул времени, а это задевает не на шутку и тянет размышлять о «природе вещей», заодно проверяя самих себя? И в чем власть репортерской работы, подминает ли она нас, ограничивает, развивая сердечную недоста­точность, или, наоборот, выпускает на свободу?