Как показала действительность, Золотухин ошибся: Филатов нашел в себе смелость покаяться публично, пусть не на площади, но со страниц печатных изданий. Чего нельзя сказать об остальных его коллегах. После чего преданная Эфросу Ольга Яковлева написала следующее:
«Скажу о Леониде Филатове, который уже трижды обозначил, что его болезнь – это расплата за то, как он поступил с Эфросом. Когда-то давно, услышав об этом, я написала ему письмо. Но так и не отослала. Я писала: „Леня, не кори себя. Потому что если тебя простил при жизни Анатолий Васильевич, то людям ты уже не подсуден“. (Яковлева имеет в виду тот эпизод, о котором речь уже шла выше: когда Филатов пришел на премьеру „Мизантропа“ в „Таганку“, боялся показаться на глаза Эфросу, но тот сам подошел к нему и сказал, что не держит на него зла. – Ф.Р.)
Даже будучи прощенным, Леонид не может сам себе этого простить. И то, что ему кажется, будто его болезнь – это расплата за его отношение к Анатолию Васильевичу, что это связано с прошлым, – это уже Ленина совесть. Что делает ему честь. И конечно, хочется его успокоить и пожелать ему всяческого здоровья. Но вот рука не поднималась отправить ему это письмо…»
Однако сам Филатов с болью реагирует на сложившуюся вокруг него ситуацию и даже выплескивает эти чувства на бумагу. Так на свет рождается стихотворение «Анонимщикам».
Пошла охота, знать, и на меня —
Все чаще анонимки получаю…
Я всем вам, братцы, оптом отвечаю,
Хотя и знаю ваши имена.
Какой опоены вы беленой,
Какой нуждой и страстью вы гонимы,
Сидящие в засаде анонимы,
Стократно рассекреченные мной?..
С какой «великой» целью вы в ладу,
Когда часами спорите в запале,
Попали вы в меня иль не попали,
И – если да, когда ж я упаду?..
Но если даже я и упаду
И расколюсь на ржавые запчасти,
То чье я обеспечу этим счастье
И чью я унесу с собой беду?..
Вот снова пуля сорвала листву
И пискнула над ухом, словно зуммер.
А я живу. Хвораю, но не умер.
Чуть реже улыбаюсь, но живу.
Но – чтобы вы утешились вполне
И от трудов чуток передохнули —
Спешу вам доложить, что ваши пули —
От первой до вчерашней – все во мне.
Не то чтоб вы вложили мало сил,
Не то чтоб в ваших пулях мало яда, —
Нет, в этом смысле все идет как надо,
Но есть помеха – мать, жена и сын.
Разбуженные вашею пальбой,
Они стоят бессонно за плечами,
Три ангела, три страха, три печали,
Готовые закрыть меня собой.
Я по врагам из пушек не луплю,
Не проявляюсь даже в укоризне,
Поскольку берегу остаток жизни
Для них троих – для тех, кого люблю.
И ненависти к вам я не таю, —
Хоть вы о ней изрядно порадели! —
Вы не злодеи, вы – жрецы идеи,
Нисколько не похожей на мою.
А кто из нас был кролик, кто – питон,
Кто жил попыткой веры, кто – тщетою, —
Все выяснится там, за той чертою,
Где все мы, братцы, встретимся потом…
Тем временем в ноябрена экраны страны вышел фильм Эльдара Рязанова «Забытая мелодия для флейты», где Филатов играл главную роль – влиятельного чиновника от культуры Леонида Семеновича Филимонова. Поскольку фильм исследовал весьма актуальную тему – изобличал касту бюрократов, – внимание прессы к нему было приковано пристальное: о нем написали практически все центральные издания, начиная от «Правды» и заканчивая «Советской культурой». Причем рецензии были разные: как положительные, так и критические. Поскольку публикаций об этом фильме было много, позволю себе привести только одну из них, итоговую, где были суммированы если не все, то многие из прозвучавших мнений. Написал ее Виктор Матизен в журнале «Советский экран». Вот лишь несколько отрывков из нее:
«Важнейшим фактором, определяющим восприятие и оценку картины, оказалось „расстояние“ от зрителя до героев и ситуаций фильма. „Фильм не о плохом чиновнике, а о каждом из нас“, – пишет Ю. Гладильщиков („Литературная Россия“, 18 декабря 1987 года). Психологически это – «крупный план», тесная близость к положению, в котором находится герой фильма. «Любовная драма, переживаемая героем, его неспособность отказаться от привычной системы ценностей есть часть более общей драмы… определенного слоя людей», – считает Т. Хлоплянкина («Литературная газета», 18 ноября 1987 года), уже не причисляя к этому «определенному слою» ни себя, ни «нас», но еще признавая социальную значимость конфликта. Это – «средний план». И наконец, весьма удаленную точку зрения выбирает А. Плахов, утверждающий, будто «вся мелодия» рязановской ленты укладывается в одну из строк «Ювенильного моря» А. Платонова и не требует «ни широковещательных античиновничьих деклараций, ни двухсерийного метража» («Литературная газета», 25 ноября 1987 года). С измельчением плана уменьшается и оценка картины – от высокой у Ю. Гладильщикова до весьма скептической у А. Плахова.
Читать дальше
Конец ознакомительного отрывка
Купить книгу