Федор Раззаков - Леонид Филатов - голгофа русского интеллигента

Съемки фильма начались 14 мартаво Владимире, где в течение недели снималась натура. Филатов выехал туда всего лишь на пару дней, после чего вернулся в столицу, чтобы участвовать в общем собрании «Таганки», где труппе должен был быть представлен новый режиссер – Анатолий Эфрос.

Собрание состоялось 20 марта. А накануне вечером «Таганка» сыграла спектакль «Товарищ, верь!..», явно намекая, что она продолжает верить в то, что Любимов к ним вернется. Как пишет в своих дневниках В. Смехов: « 20 марта, в 11 часов – собрание труппы. Для обеспечения спокойствия, для пресечения поступков, которые могут испортить жизнь театру и Юрию Любимову (в соответствии с указаниями начальства), мы попросили всех собраться на час раньше. Логикой и авторитетом ведущая группа убедила возмущенное семейство: никаких реакций, никаких истерик, мы обязаны сберечь самое дорогое – наш репертуар. Только дисциплиной можно достичь доверия руководства, и тогда нам помогут вернуть Юрия Петровича.

К сожалению, план был сорван. Мрачная атмосфера, безмолвие народа перед лицом прибывших представителей никого не удивили. Объявлен приказ, директор предоставил слово Эфросу. Умно и обаятельно последний сообщил, что его цель – сохранить все, что он более всего любит и ценит, – дух и творения Юрия Петровича. Но вот, мол, так все случилось, уверен, что мы будем хорошо вместе работать. Будут новые спектакли – другие, чем были у вас, и другие, чем были у меня. Директор спросил: нет ли вопросов, тогда собрание считаю… не успел. Один за другим выступило несколько человек. Говорили, что сегодня – похороны театра. Спрашивали у Эфроса, как он мог прийти, ни с кем не посоветовавшись. Напомнили ему, что в час его испытаний, пятнадцать лет назад, за него пошли бороться товарищи, а первым среди них был Любимов… Это когда Эфроса снимали с главрежей Театра имени Ленинского комсомола… Эфрос на все вопросы отвечал мягко, печально и одинаково: я вас понимаю, ничего не поделаешь, но поверьте мне, пройдет время, и вы увидите, что все сделано правильно… Я тоже выступил и тоже получил ответ: «Ты прав, Веня, я должен был, наверное, поговорить с теми, кого хорошо знаю – с Боровским, с Демидовой, с тобой… Я должен был, но… я другой человек. Я люблю работать».

Да, Эфрос и в самом деле пришел в Театр на Таганке, чтобы работать. Но он не учел одного: работать хотел он один, а актеры «Таганки» в большинстве своем хотели митинговать и продолжать оставаться в глазах театральной общественности «самыми передовыми борцами с режимом». Но, лишившись своего Учителя и приобретя такого руководителя, как Эфрос, они таковыми борцами быть уже не могли по определению. Выход был один: создать новому режиссеру такие условия, чтобы он проклял тот день, когда согласился прийти в этот театр.

Сразу после назначения Эфроса Любимов дал интервью русской службе Би-би-си, где не скрывал своего возмущения: «Накануне пришел телекс, что на мое место назначен Анатолий Эфрос, режиссер театра на Малой Бронной. Меня это поразило, так как я подумал: неужели он забыл, как его когда-то выгнали на улицу и мы все собрались и все-таки его отстояли. Он тогда с группой артистов ушел на Малую Бронную. И вот теперь он согласен на мое место. Мне кажется, что это какое-то недоразумение…»

Святая наивность! Любимов, видимо, рассчитывал, что, пока он будет отсиживаться в Лондоне и поливать грязью советские власти, те забронируют за ним место главного режиссера и будут терпеливо ждать, когда он соизволит вернуться на рабочее место. Но с какой стати? Да, Любимов в течение почти 20 лет руководил Театром на Таганке, но он не был его владельцем. Здесь он явно спутал системы: в Советском Союзе образца 1983 годакапитализма еще не было, а значит, не было условий для того, чтобы одному человеку присваивать себе целый театр. И никто Любимова из театра не выгонял, а он сам уехал за границу и уже там сжег за собой все мосты: дал несколько интервью, которые западная пресса использовала как очередной повод для шумной антисоветской истерии.

Эфроса бывший режиссер «Таганки» тоже не пожалел, уличив его в черной неблагодарности: дескать, мы тебе когда-то помогли, а ты вон чем отплатил. По Любимову выходило, что все советские режиссеры должны были как один встать на его защиту, проявив клановую солидарность. Но о какой солидарности могла идти речь, если представители театральной элиты жили как пауки в банке: вечно друг другу завидовали, подсиживали, стучали? И принципиальных борцов с режимом там никогда не было и не могло быть, поскольку кишка была тонка у творческой интеллигенции на этот счет. Это среди диссидентов встречались люди, которые жертвовали своей свободой, а то и жизнями ради идеи, а в среде деятелей искусства таковых отродясь не было. Тот же Любимов был борцом только до той черты, какую ему начертали сами власти. Как только он эту черту переступил, его тут же вышибли из партии и вычеркнули из списка граждан этой страны. И обижаться на это было глупо: если ты борец, то принимай правила борьбы достойно.