В типографии Ладо хорошо изучил печатное дело и: сумел отпечатать несколько нелегальных брошюр и прокламаций. Он уже входил тогда в «Месамедаси».
В ноябре 1899 года, после исключения из семинарии, я работал в Тбилисской обсерватории. В конце года здесь же устроился Иосиф Джугашвили. Квартиру мы получили в здании обсерватории. Как Ладо, так и другие партийные товарищи пользовались нашей квартирой — проводили по ночам собрания. Не имея надежного пристанища, Ладо часто ночевал у нас. В тот период он был уже профессиональным революционером и ни к кому с такой силой и надеждой не влекло его, как к товарищу Сталину. Став ближайшим его другом, он приходил в восторг от логичности суждений и прозорливости молодого Сталина.
В конце 1899 года, по решению тбилисской руководящей социал-демократической группы, Ладо организовал забастовку рабочих конной железной дороги. Она началась 1 января 1900 года. Ладо был выдан провокатором и уже не мог оставаться в Тбилиси. Помимо этого, жандармское управление давно его разыскивало.
В средних числах января 1900 года по решению тбилисской руководящей партийной группы, возглавлявшейся товарищем Сталиным, Ладо уехал в Баку для организации там нелегальной типографии и оживления работы бакинской социал-демократии. Нужно заметить, что Ладо ездил в Баку и в 1899 году и знакомился с условиями будущей своей работы в этом городе.
В октябре 1900 года мне тоже пришлось переселиться в Баку. Вначале я встречался с братом, потом в течение нескольких месяцев мне не удавалось его видеть. Меня охватил страх за Ладо, в особенности, когда я убедился, что жандармы разыскивают его.
Однажды я встретился с Ладо в самом центре города, на так называемом Парапете. Он исхудал, побледнел. На мой вопрос, почему так долго не показывался, он ответил: «Был болен». Впоследствии я узнал, что Ладо днем и ночью работал в подпольной типографии.
Беседуя, мы прошли несколько улиц и, наконец, подошли к маленькому дому. Вход был со двора. Мы вошли в коридор, а затем в комнату, заполненную типографскими принадлежностями. Здесь были шрифты, краски, бумага, деревянный молоток… Печатная машина находилась в другой комнате, там, где стояли кушетка, маленький столик. На столе — чернильница, ручка, разные рукописи, кусок хлеба, сыр, чайник и маленькое зеркальце.
Я присел на кушетку и начал читать «Брдзола». Первый раз я читал нелегальную грузинскую революционную газету и воочию убедился, что давнишняя мечта Ладо осуществилась. Почему-то в мыслях пронеслись минувшие годы, прежние беседы Ладо со старшим братом в летние ночи, когда меня, как маленького, с наступлением сумерек посылали спать. Я ложился, но не засыпал и вслушивался в их беседу… Вспомнил я поступление Ладо в семинарию, исключение его, поездку в Киев, арест и высылку обратно на родину под надзор полиции, затем-Тбилиси, типографию Хеладзе, обсерваторию, долгие беседы его с товарищем Сталиным. Вот их осуществленная мечта-нелегальная типография и отпечатанные на грузинском и русском языках революционная газета, прокламации.
Глубокое волнение охватило меня, когда я осматривал типографию, читал «Брдзола».
— Ты это прочтешь потом, дома, а теперь расскажи, что знаешь о домашних, — обратился ко мне Ладо.
Почти целый час я пробыл у брата в типографии, осмотрел ее внимательно, потрогал шрифты, печатную машину.
— Ну-ка, взгляни на себя в зеркало, на кого ты похож, — сказал мне Ладо с улыбкой, подавая маленькое зеркало.
Лицо было испачкано типографской краской. — Не трогай больше ничего, вот вода и мыло. При прощании Ладо предупредил меня ни в коем случае не заходить без него на эту квартиру. Условились встречаться на Балаханской улице в квартире знакомого машиниста.
* * *
О том, что за границей издается «Искра», я знал и с нетерпением ждал дня, когда увижу и прочту ее.
Однажды, весной 1901 года, встретившись со мной, Ладо- Кецховели вынул из внутреннего кармана сложенную в несколько раз папиросную бумагу и, протянув ее мне, сказал: «Вот и наша „Искра“».
Это был подлинный номер «Искры», полученной в ограниченном количестве из-за границы.
Мелкий, но разборчивый, четкий шрифт не утомлял зрения при чтении, сама бумага хотя и называлась папиросной, но отличалась достаточной прочностью: прекрасно выдерживала с обеих сторон типографскую краску. На заглавном листе стоял эпиграф — «Из искры возгорится пламя», а также лозунг Маркса и Энгельса из «Коммунистического манифеста» — «Пролетарии всех стран, соединяйтесь!»
Читать дальше