Михаил Девятаев - Побег из ада

На другой день меня, точно по заказу, взяли в аэродромную команду. На аэродроме мы разгружали цемент, подвозили песок, засыпали воронки после бомбежки, бетонировали взлетные дорожки. Руки и ноги коченели от холода, свирепый ветер с моря, будто заключив союз с фашистами, изматывал наши силы, выдувая из наших тел последнее тепло. Чтобы хоть немного защититься от холода, мы надевали на себя под лохмотья бумажные мешки из-под цемента. За это нас лупили палками, грозили суровым наказанием. Но теперь я не роптал на свою судьбу, потому что видел перед собой цель, достижение которой окупит все страдания.

Стал присматриваться к окружающим, прислушиваться к их разговорам и убедился, что народ здесь замечательный, готовый горы свернуть. У всех на уме было одно: как вырваться из фашистского ада? Значит, можно было начинать подготовку к захвату вражеского самолета. Надо подобрать группу наиболее надежных, особо отважных, готовых на любой риск товарищей. А риск очень большой, поплатиться можно не чем-нибудь, а самым дорогим для человека — жизнью! Ведь захватывать самолет и улетать придется среди бела дня и буквально на глазах у врага. Это не в родном полку, где, бывало, в трудных условиях фронтовой обстановки каждый из нас чувствовал помощь, поддержку командира, друзей и товарищей-однополчан. Я невольно вспомнил своего командира эскадрильи, чуткого и отзывчивого товарища — Владимира Ивановича Боброва. Он всегда ободрял в тяжелую минуту, радовался успехам подчиненного. О, как бы дороги были его советы в эти минуты! Что он делает теперь? Где сражаются мои однополчане? Может быть, это они на днях кружили над аэродромом, где мы изнываем от каторги?!

Как ни скрывали от нас фашисты правду о положении на фронтах, мы знали, что Советская Армия ведет победоносные бои уже на вражеской территории. Это придавало нам силы. Мне хотелось знать обо всем, что делается на родной земле, где проходит линия фронта. Это было необходимо для перелета. Ведь у меня не было никаких оперативных карт и даже простой географической. Но я верил, что и без карты, без компаса само сердце приведет меня туда, куда оно неудержимо стремится с той минуты, как я оказался в плену у врага.

Следы сокрушительных ударов по врагу мы видели и здесь, на аэродроме, где нас заставляли работать.

— Снова летят красные звезды! — кричали мы, увидев свои боевые корабли.

— На славу поработали наши летчики! — обычно говорили заключенные после каждого налета. — Только сожалели, что ни одна бомба не попала в крепостные стены лагеря.

В первых числах января 1945 года советская бомбардировочная авиация во время ночного налета разбомбила два ангара, вывела из строя взлетно-рулежные дорожки и сожгла 11 или 12 самолетов врага. Это очень обрадовало всех нас, заключенных, вселило уверенность в скорое освобождение.

Фашисты поспешно создали из нас специальную рабочую бригаду для быстрейшего устранения последствий этого налета. Но налеты повторялись все чаще, так, что мы не успевали засыпать и заливать бетоном бомбовые воронки. Правда, нам некуда было спешить с этим делом, и мы не спешили… Чем больше было обломков немецких самолетов, тягачей, развалин ангаров, тем легче становилось у нас на сердце.

Однажды во время выгрузки цемента из вагонов я увидел, как один военнопленный засыпал песком буксы вагонов. Заметив, что я за ним наблюдаю, он скрылся, но мне удалось запомнить его веснушчатое лицо и шрам на носу. Я понял, что этот человек способен на любой риск, что его необходимо привлечь к осуществлению моего плана побега. Два дня я искал его, а он скрывался, видя, что я его преследую. Наконец, он чуть не зарезал меня, приняв за фашистского сыщика. Только через некоторое время он убедился, что я свой человек, и мы стали с ним друзьями.

Это был Володя Соколов. В лагере его звали просто «курносый». В плен Володя попал в начале Отечественной войны, прошел через многие тюрьмы и лагеря, был удивительно находчив и изворотлив. Владея немецким языком, он даже вошел в доверие к немцам и был назначен помощником «капо» (бригадира), что давало ему возможность облегчать участь товарищей.

До случая с песком я серьезно остерегался с ним разговаривать, брезгливо сторонился, думая, что он фашистский прислужник, но глубоко ошибся. На самом деле «курносый» был пламенным советским патриотом, питавшим жгучую ненависть к фашистам. Один эсэсовец до смерти замучил военнопленного. Узнав об этом, «курносый» изменился в лице и, скрипнув зубами, сказал: