Эл Дженнингс - Сквозь тьму с О. Генри

И в этот момент дикий свист и грохот, в котором смешались звуки горнов, и труб, и всех колоколов, что на небесах и на Земле, ворвался в тупик и загремел, словно гром. Я схватил Портера за руку.

— О мой Боже, что это, Билл?!

— Кое-что новое под луной, полковник, если уж нам не удаётся найти это под солнцем. Это, дружище, не что иное, как Нью-Йорк, приветствующий приход Нового года.

Этот тупик, который мог найти только бродяга-волшебник в своём постоянном поиске необычайного, находился где-то около Гудзона.

— Как вы полагаете, небольшая беседа, проведённая в моём успокоительном пианиссимо, приведёт вас в чувство, полковник?

Мы пошли к причалам и уселись там. Прошёл час, прежде чем я смог выдавить из себя хоть слово. Это была моя последняя продолжительная встреча с моим гениальным другом, память о котором была и остаётся для меня источником вдохновения.

Портер внезапно помрачнел. Я уезжал из Нью-Йорка через пару-тройку дней. Под влиянием какого-то непостижимого импульса — возможно, из-за печали, которой дышало всё его существо — я предложил ему ехать со мной.

— Я бы не прочь отправиться на Запад и вновь походить по дорожкам, которые мы проторили вместе. Наверно, я так и сделаю, как только смогу обеспечить своим близким достойное существование.

— Ох, просто бросьте всё и поедем! Я вас со всеми старыми шлюхами перезнакомлю. Материала наберёте — хватит ещё лет десять писать рассказы о Западе! — оживлённо тараторил я, но тут тёплая, сильная рука Портера легла на мою ладонь.

— Полковник, — перебил он, — мной владеет странное убеждение, что эта наша встреча — последняя. — Он застенчиво улыбнулся, вдруг меняя тему. — К тому же я ещё не обратил Нью-Йорк.

«Обратил»? Я расхохотался, услышав от Билла Портера это слово. Мне припомнилось, как я пытался внушить ему эту идею перед тем, как он вышел из тюрьмы, и то, с каким негодованием он её отверг.

— Значит, вы всё-таки стали миссионером! Какой, по-вашему, эффект окажут «Четыре миллиона» на читателей, кружащихся в этом грандиозном водовороте? Думаете, ваши слова дойдут до их сердец и вырвут корни зла?

— Это означало бы желать слишком многого. Слепому ведь не понять послания.

— Кого вы имеете в виду под «слепым»?

— Не безработного бедняка, полковник, но праздного богача. Эти так и останутся жить с повязкой на глазах, пока измождённые, злые руки не сорвут её с их незрячих, ленивых глаз.

— Откуда к вам пришло такое прозрение, Билл?

— Из нашей предыдущей резиденции, полковник.

Передо мной был человек, достигший зрелости и величия, человек, который, пройдя по мрачному подземелью, вышел на широкую светлую дорогу. Этот Билл Портер — друг девушек-продавщиц и несчастных, оказавшихся на дне жизни — был совсем иным, чем тот, что остался глух к горестям Салли и которого передёргивало при одном только упоминании о Тюремном Демоне.

— Я не изменился, полковник, я просто вижу лучше. Жизнь представляется мне огромным роскошным бриллиантом, вечно сверкающим перед нами новыми гранями. Мне никогда не надоедает смотреть на него. Когда собственное будущее кажется мне слишком мрачным, этот интерес заставляет меня двигаться дальше.

Несмотря на всю прихотливость его характера, на утончённую гордость натуры, на постигавшие его бедствия, этот интерес держал его в постоянном ожидании необычного. Он никогда не относился с пренебрежением к высокому искусству жить.

У Билла Портера был свой уголок в романе жизни, его самоличное владение, данное ему по божественному праву понимания. Свет этого понимания рассеивал затхлую темень подвальных баров и выявлял достоинство, скрытое в потайных уголках душ голодных и измученных девушек — посетительниц танцзалов.

Когда жизнь подносила Портеру что-то новое и захватывающее, он придавал ему мягкое сияние, согревающее сердца многих Сью и многих Сопи.

В нём жила солнечная радость жизни, вечно бодрая и горячая юность. Великий сказочник, он держал руку на пульсе мира.

Я горд, что мне выпало быть рядом с ним и смотреть на мир его глазами. Его добрый юмор смягчал резкие и жестокие черты действительности и придавал волнующую красоту лучшим составляющим бытия.

Первые киновестерны неплохо окупались, и после Первой мировой дело было поставлено на широкую ногу. Поначалу киношники бросились к последним еще живым участникам той буйной эпохи. Они с удовольствием рассказывали о ней, какой она была грязной и скудной на романтику. Но нужны были совсем другие рассказчики, и они появились в изобилии. Самым ярким представителем этой когорты был Эл Дженнингс. Перья сценаристов и режиссеров заскрипели. Наконец-то они получили то, что хотели. Эл Дженнингс начал свою трудовую деятельность с того, что в стиле Остапа Бендера вместе с тремя братьями собирал налоги с фермеров под видом помощников шерифа. Возомнив себя Джесси Джеймсом, он попытался остановить поезд, встав на рельсы. В последний момент ему удалось отскочить. В следующий раз вместе с братьями, такими же недотепами, как и он сам, Эл попытался остановить поезд, стреляя в воздух. Машинист решил, что его приветствуют, и помахал им рукой в ответ. В конце концов горе-грабителям удалось остановить какой-то заштатный поезд. Улов их составил 60 долларов и пару ботинок, которые раздосадованные грабители отобрали у одного коммивояжера. Однако это абсурдное ограбление закончилось трагикомически. Эла и одного из братьев арестовали в салуне. Стрелять шерифу не понадобилось. Он просто наставил на них свой револьвер и потребовал, чтобы они бросили оружие и связали друг друга, что они покорно и сделали. Состоялся суд. Эл, для которого «понты» были дороже денег и свободы, в течение всего процесса пытался казаться страшным преступником. Законники поверили и приговорили двух братьев к пожизненному заключению. Ошибка была исправлена нескоро. Эла выпустили из тюрьмы через пять лет, а его брата чуть позже. Получилось так, что за каждый из причитавшихся ему с добычи 15 долларов Эл отсидел по четыре месяца. На этом, собственно говоря, дикозападная карьера Эла Дженнингса и закончилась. Впрочем, Эл вскоре нашел себе много слушателей, причем небескорыстных. Кинематографисты, обнаружившие его в одном из салунов, записывали за ним чуть ли не каждое слово. Мечтатель Дженнингс описывал Дикий Запад именно так, как им и было надо, и их герои стреляли так, как, по его словам, стрелял сам Дженнингс. То, что киноковбои попадали в мелкие предметы с расстояния, превышавшего дальнобойность старого кольта, мало кого смущало, и меньше всех — Дженнингса. Дженнингс и сам попробовал снимать, и в 1908 году появился его фильм «Ограбление банка». В то время Дженнингс еще не оторвался от реальности, и фильм получился на удивление правдивым во всем, кроме, разумеется, самого ограбления, главным героем которого, конечно, был он сам.